Владимир Виленович Шигин
Герои Черного моря
Ты обойдён наградой. Позабудь.
Дни вереницей мчатся. Позабудь.
Неверен ветер вечной книги жизни:
Мог и не той страницей шевельнуть.
Омар Хайям
В столице Российской империи пуржило. Хлёсткий ветер с воем метался меж огромных сугробов. В окнах мерцали рождественские свечи. Шла первая неделя нового, 1797 года.
Короткий январский день был уже на исходе, когда в дверь канцелярии Зимнего дворца робко постучали.
– Кто ещё там? – раздосадованно бросил собиравшийся было уже домой чиновник.
В дверь несмело ступила бедно одетая женщина.
– Слушаю! – чиновник, кривя губу, опытным взглядом быстро окинул просительницу. – И говорите побыстрее! Мне некогда!
– У меня прошение на имя государя! – женщина протянула свёрнутый в несколько раз лист бумаги.
– На высочайшее имя? – ухмыльнулся приёмщик жалоб. – Какого же сами будете чина и сословия? Их величество не может читать все письма кряду! Вон их сколько в углу понавалено!
– Я вдова капитана и кавалера Верёвкина! – тихо, но с достоинством ответила женщина.
– Чего-то сего не видно!
Просительница молча опустила глаза. По её лицу текли слёзы. Да и что, могла она ответить, когда в узелке оставался у неё всего рубль с полушкой, а впереди был ещё неблизкий путь в Херсон…
– Ладно, ладно! – немного смягчился чиновник. – Передам бумагу в инстанции высокие. Не слезись!
Через одну-две недели прошение вдовы легло на стол императора Павла Первого. В прошении значилось: «Умерший муж мой капитан 1-го ранга Верёвкин в продолжение службы вечной славы достойнейшим предкам В.И.В. был ещё в первую с турками войну в сражениях и ранен, а в последнюю. будучи командиром на батарее, сражался с неприятельским флотом через 2 дня неутомимо; но где уже силы неприятельские превозмогли храбрость его и он не предвидел для себя никакого спасения, то, не щадя жизни своей, прорубил батарею и утопающий взят в плен; а по заключении мира, хотя и получил освобождение, но вскоре скончался, оставив меня в крайней бедности, ибо был он дворянин недостаточный и всё содержание наше состояло в одном получаемом жаловании. Лишённая всех средств к пропитанию, дерзаю прибегнуть к неисчерпаемой щедрости В.И.В.».
В день, когда император ознакомился с письмом, настроение у Павла Петровича было неважным. Что-то не ладилось в политике английской и совсем уж плохо обстояло во французской, а тут ещё на утреннем разводе офицеры были как один сонные, а солдаты расхристаны.
– Кто таков был сей Верёвкин? – недовольно пожал плечами император, бумагу бегло пробежав глазами. – Просят у нас нынче всё! Зато служить не желает по чести никто!
Павел вернул письмо дежурному генералу:
– Разберись и глянь, стоит ли выправлять здесь пенсион!
Через день в черноморское адмиралтейство ушло повеление учинить выправку, отчего вдове капитана и кавалера Верёвкина не дадена пенсия и какие к тому основания имеются.
Мы, наверное, уже никогда и не узнаем, чем закончилась эта печальная, но, увы, нередкая на Руси история. Но всё же мне очень хочется, чтобы Мария Давыдовна Верёвкина не была забыта и смогла как-то скоротать свой скорбный вдовий век. А ещё я хочу вспомнить её мужа капитана и кавалера Андрея Евграфовича Верёвкина – человека, у которого при жизни было отнято его доброе имя. Пусть же оно вернётся к нему спустя два столетия…
В конце восьмидесятых годов восемнадцатого столетия Россия вступала в новую полосу больших европейских войн. И если на северных рубежах жаждал реванша за Полтаву и Гангут самолюбивый и азартный шведский король Густав Третий, то в придунайских степях собиралось неисчислимое турецкое воинство, чтобы вновь навалиться всею силой на дерзких московитов.
В Петербурге нервничали изрядно. Императрица Екатерина II войны не желала.
– Хоть бы годик ещё мирный нам Господь даровал! – делилась она своими мыслями с секретарём Храповицким. – Чтобы хоть малость на рубежах южных города да крепости обустроить и флот тамошний в должный порядок привесть!
Храповицкий кивал головой:
– Всё верно, да султан турецкий не хуже нас сие понимает, а потому и поспешает с выступлением. Не сегодня-завтра грянет!
А стрелки отмеряли уже последние мирные часы. У неприступных бастионов Очакова – главной турецкой твердыни на Чёрном море – покачивался на якорях огромный флот воинственного Эски-Гассана. Турецкая армия подтягивалась к границам России.
Гром грянул 21 августа 1787 года, когда старый турецкий капудан-паша всей мощью своего флота внезапно обрушился на дозорные русские суда. Бой был неравный и жестокий. Фрегат «Скорый» и бриг «Битюг» (так звались наши суда) все атаки отбили с честью. Так началось решающее сражение за Чёрное море, которое продлится долгих четыре года.
Если взглянуть на карту Северного Причерноморья 1788 года, то даже самый непосвящённый схватится за голову. Владения России и Турции были тогда столь перемешаны, что карта напоминает слоёный пирог. Херсон – в руках русских. Очаков – в турецких. Над Кинбурнской крепостью, что стояла на песчаной косе, прикрывающей вход в Очаковский лиман, развевался флаг русских. Сам же вход в лиман и главная Очаковская цитадель опять же были турецкие. Там же стоял линейный турецкий флот под началом старого и опытного капудан-паши Эски-Гассана.
Война между двумя государствами только разгоралась, и ещё было неясно, чья возьмёт. Турки пытались захватить Кинбурнскую косу, но получили отпор от храброго Суворова. Высаженный турецкий десант был полностью истреблён. Турецкий флот, однако, в этом нападении участия не принимал. Дело в том, что прикрывавшую косу галеру мичмана Ломбарда Эски-Гассан почему-то принял за брандер и, помня Чесму, решил лишний раз не рисковать.
Лиманская флотилия под командой контр-адмирала Мордвинова держала позицию в дельте Днепра. Была она невелика: три корабля, фрегат с ботом, баркасы да галеры гребные. Состояли при флотилии и две плавбатареи № 1 и № 2. Батареи те были неуклюжи и тихоходны, а потому думали, что будут они в случае чего, стоя на якорях, отгонять турок от днепровских проток. На большее не годились. Насмешники дали им прозвище – «мордвиновские сундуки».
Плавбатареей № 1 командовал капитан 2-го ранга Андрей Верёвкин. Своей батареей он гордился.
– И ничего вы не понимаете в проекциях корабельных! – говорил он, бывало, когда одолевали друзья-насмешники. – Вы только поглядите, какая она у меня пузатенькая, да и пушками что ёжик утыкана! Это ль не красота и прелесть?
