Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894

Воспоминания мои, печатавшиеся в «Историческом Вестнике» за 1893–1894 гг., имели настолько лестный для меня успех, у читавшей их публики; мне было выражено так много снисходительных одобрений, от лиц, интересующихся прошлым театра, что это побудило меня издать книгу, под названием «Закулисная Хроника», составленную из тех же небезызвестных Записок.

«Закулисная Хроника» не есть какое-либо сочинение или вымысел для развлечения читателя, но состоит из правдивых рассказов о том, что происходило на театре и за кулисами, на моих собственных глазах или же слышано мной, от людей, близко стоящих к театру и его прежним деятелям.

Чуждые вымысла рассказы, об актерах, писателях и администраторах театра, в особенности же о тех, чьи имена, своими заслугами, никогда не умрут и навсегда останутся в летописи театра, мне кажется, должны интересовать каждого, кто любит сцену и родное искусство.

Покидая, в нынешнем 1897 году, навсегда Императорскую Петербургскую сцену, на которой прослужил четыре десятка лет, и не имея никаких претензий быть литератором, я решаюсь выпустить в свет отдельное издание моих театральных воспоминаний. Посвящая книгу памяти незабвенного для меня человека, известного поэта Графа Алексея Константиновича Толстого, прошу у новых читателей снисхождения к моему, может быть не достаточно умелому и литературному, изложению рассказа.

Александр Нильский.

Представление A. М. Гедеонову. — Отъезд в Петербург. — Визит П. С. Федорову. — Толки о Федорове. — Знакомство с Василько-Петровым. — Предложение переехать к нему. — Федоров как начальник и человек. — Его популярность и значение. — Его водевили и композиции. — Служебная карьера Федорова. — Авторский гонорар. — Начальствование над репертуаром. — Дипломатия. — Анекдот про Федорова. — Учреждение им литературно-театрального комитета. — Первый блин комом. — Тактика Федорова с авторами.

Пятнадцатилетним юношей я был представлен директору Императорских театров, Александру Михайловичу Гедеонову, во время его служебной поездки в Москву, в 1856 г.

Он очень благосклонно отнесся ко мне вообще и приказал отправиться в Петербург для поступления в театральное училище, которое, по расчетам его, я не мог миновать по молодости лет.

— Обратно я еще не скоро поеду, — сказал директор в заключение, — а ты поезжай теперь же. От моего имени явись к Павлу Степановичу Федорову и скажи, что ты принят мною экстерном-учеником.

Крайне обрадованный удачею (следует заметить, что я с детства чувствовал непреодолимое влечение к театру), я на другой же день отправился в Петербург и тотчас по приезде, с замиранием сердца, направился к зданию дирекции. Разыскав квартиру Федорова и поднявшись слишком сто ступней вверх, я благополучно достиг его жилища.

Прием был вполне официальный.

— Вам что угодно?

Я отрекомендовался и передал приказание директора о зачислении меня в училище.

— Хорошо, — сказал Павел Степанович. — Завтра утром будьте здесь же, мы покончим с формальностями, без которых ваш прием в училище невозможен.

Федоров не произвел на меня того дурного впечатления, какое выносили многие, имевшие с ним какие-либо сношения. Благодаря ужасным рассказам про Павла Степановича, именем которого меня пугали еще в Москве, я представлял его себе каким-то тираном, грубым и грозным. Я никак не мог ожидать, чтобы этот «деспот русской сцены», как его называли единогласно, мог быть таким непредставительным, заурядным человеком, не только не внушающим страха, но даже ласковым.

Когда я поднимался к нему по лестнице, сердце мое учащенно билось, и я имел поползновение возвратиться домой и трусливо выжидать возвращения Гедеонова, но вдруг меня охватила решимость, н я смело вошел в квартиру моего будущего начальника, которого, однако, вопреки слухам, нашел достаточно симпатичным и уж вовсе не таким отталкивающим, каким мне его представляли.

Павел Степанович был чиновником, как говорится, до мозга костей и согласно своему высокому положению придерживался иногда известной важности и чванства. Наружный вид его был таков: высокий, довольно тучный, в синеватых с черепаховой оправой очках, с неимоверно большими ушами и отвислыми губами, которыми он постоянно шамкал. Федоров производил впечатление вечно-жующего человека, почему и носил меткую кличку «губошлепа», которая неоднократно проникала даже в печать. Однако, несмотря на свою непривлекательную наружность, Федоров, когда хотел быть любезным и ласковым, мог просто очаровать своим обхождением, своими манерами и остроумием.

Я это испытал на себе.

Когда, по его приглашению, я явился к нему на другой день, он принял меня весьма ласково и забросал вопросами, на которые я едва успевал отвечать. Павел Степанович исповедовал меня обстоятельно. Узнав, где я воспитывался и где провел детство, он спросил:

— А вот главное, есть ли у вас в Петербурге родные или знакомые?

— Никого.

— Нехорошо!.. Где же вы будете жить, не имея знакомых? Вы еще мальчик, для которого свобода может быт пагубна. Легко попасть в дурное общество и испортиться… Самое лучшее вам бы пристроиться к кому-нибудь из театральных.

В это время вошел учитель драматического класса В. П. Василько-Петров.

— Рекомендую вам нового ученика, — сказал ему Федоров, пожимая руки. — Директор прислал из Москвы… Вот я с ним сижу и раздумываю, где он будет здесь проживать. У него в столице ни родных, ни знакомых.

— Да, это очень важный вопрос, — согласился пришедший, принимая глубокомысленный вид.

— Не возьмете ли вы его к себе? — спросил Павел Степанович и прибавил: — для него это было бы благодеянием.

— Пожалуй, — ответил Василько-Петров. — У меня есть одна свободная комната. Дети теперь на даче в Павловске, так что на время я могу уступить их помещение. Зайдите для переговоров завтра вот по этому адресу, — обратился он ко мне, вручая свою визитную карточку.