Юрий Нагибин - Всегда в атаке

Я человек независтливый, но если бы это томительное чувство было свойственно мне, я завидовал бы моему другу Роману Кармену. Судьба оказалась на редкость щедрой к нему, дав соприкоснуться едва ли не со всеми значительными, ключевыми событиями, которыми так богат наш бурный, тревожный, грозный век. Посудите сами: он захватил пуск Волховстроя, предтечи великих строек первых пятилеток; участвовал в Каракумском пробеге, который возглавлял легендарный Иван Лихачев, отец советского автомобилестроения; воевал в Испании, где фашизм впервые опробовал свои когти; зимовал в бухте Тихой, на острове Рудольфа, после долгих поисков Леваневского, потерпевшего аварию в районе полюса; ходил с молодой революционной китайской армией; прошел всю Великую Отечественную войну, от тяжких оборонительных боев первых ее месяцев до штурма Берлина и капитуляции гитлеровского вермахта; он запечатлел на пленке героический труд нефтяников Каспия, победу революции на Кубе, сражающийся Вьетнам, борющиеся за свою свободу и независимость страны Латинской Америки.

Как хорошо говорит он об этом сам в своей книге «Но пасаран!»: «Мысленно вглядываюсь в образы людей, запечатленных на пленку, — их множество! Они через годы смотрят на меня, словно говорят: „Помнишь?“ Помню. Испанский крестьянин в окопе под Уэской, колхозница Анна Масонова, богатырь-шахтер Никита Изотов, китайский партизан, раненый, с искаженным от боли лицом, нефтяник Михаил Каверочкин, полярный летчик Илья Мазурук, Хемингуэй в блиндаже на Хараме, умирающий от голода на обледенелом Невском безымянный ленинградец, Че Гевара, смотрящий на меня усталым, мечтательным взглядом… Сотни, тысячи лиц, глаз, человеческих судеб, с которыми сплеталась и моя судьба. Помню их. И тех, кто ненадолго мелькнул, запечатленный на пленку, и тех, кто стал частицей жизни кинооператора, кого повстречал и с кем породнился в море, в поле, в бою, во льдах, на родной земле и на далеких меридианах»…

Право, он столько видел, будто прожил Мафусаилов век, а между тем, по нынешнему научному раскладу, Кармен находился всего лишь в пожилом возрасте, язык не повернется сказать: в преддверии старости, настолько не идет это слово к сухопарому, легкому, энергичному и мобильному человеку.

Роман Кармен очень рано начал. Сын талантливого и популярного в свое время писателя, забитого белогвардейцами в одесской тюрьме, он остался с матерью без средств к существованию и почти мальчиком вынужден был пойти работать. Но было и еще одно, не менее важное, что определило раннюю профессионализацию Кармена, — властный зов неведомого, сурового и бесконечно притягательного мира. И в этот мир с камерой-зеркалкой в худых руках бесстрашно шагнул шестнадцатилетний фоторепортер «Огонька».

До чего же я не прав, приписав жизненную удачу Романа Кармена щедрости судьбы. Кармен сознательно и целеустремленно прокладывал свой путь. Влюбленный в революцию, в труд и подвиг, в Человека с большой буквы, он с молодости рвался туда, где жарко и опасно, где творятся самые большие дела, где борются за свободу и будущее, где решаются важнейшие проблемы века и где человек предстает во весь рост — герой, труженик, покоритель стихий, защитник слабых и угнетенных, неутомимый борец за высшие социальные, моральные и нравственные ценности, устроитель завтрашнего дня. Потому и кидало Кармена по всему миру: от Волхова в Каракумы, от строек пятилетки в борющуюся Испанию, от архипелагов Франца Иосифа в Китай. В Отечественную войну Роман Кармен оказывался всякий раз на полях решающих сражений, будь то под Москвой незабываемым декабрем 1941 года или в Сталинграде 1943-го. Он снимал в блокадном Ленинграде и видел, как взвилось красное знамя над рейхстагом. Не в подарок давалось Кармену быть свидетелем ключевых моментов современной истории, глядеть в глаза величайшим людям эпохи: государственным деятелям, военачальникам, героям; сопутствовать Фиделю Кастро в поездке по Кубе, доверительно беседовать с президентом Альенде, дружить с Че Геварой, маршалом Рокоссовским, Долорес Ибаррури. Человек бесстрашно шел в огонь, он мог сгореть и не вернуться, но — и это действительно принадлежало державе удачи — возвращался, отплевывая гарь и кровь, и, будто спасенное дитя, выносил оттуда потрясающие кадры своих кинорепортажей и больших документальных фильмов, строки и главы книг, новую дружбу и уважение тех, кто тоже не боится огня.

Казалось бы, лишне говорить о храбрости Кармена, самого отчаянного в лихом содружестве наших кинохроникеров, храбрости, которая удивляла видавших виды испанских бойцов-республиканцев и советских воздушных асов, но мне хочется сказать о любопытной окраске этой храбрости. Бывает смелость от притуплённого инстинкта самосохранения. Человек с дремлющим воображением просто представить себе не может ни истинных размеров опасности, ни степени риска и, главное, собственной гибели. Во время войны я не раз сталкивался с людьми, которые в странном самообольщении всерьез считали, что их не возьмет ни пуля, ни осколок, ни штык. Кармена никак не отнесешь к таким наивно-самоуверенным молодцам. Он человек с очень живым и сильным воображением, вовсе лишенный спасительных суеверий. В своей книге «Но пасаран!» он без малейшего кокетства рассказывает, как ему было страшно в начальную пору войны. Но читаешь об этом с улыбкой, ибо страхи Кармена сродни бесстрашию, чего он сам вовсе не замечает. Если Кармену нужен тот или иной кадр, он не раздумывая полезет за ним в любое пекло, в жерло действующего вулкана, в паровозную топку, оседлает космическую ракету, кинется под колеса поезда. Но зачем предположения — семь боевых вылетов на бомбардировщике совершил Кармен в качестве стрелка-радиста из-за кадра, которого никто от него не требовал, кроме его профессиональной совести: как падают из люка самолета фугасные бомбы…

Источник непоказной храбрости Кармена — в его высочайшем профессионализме, беззаветной преданности своему орудию и оружию — кинокамере. Кармен поистине рыцарь документальной кинематографии, возведенной им в ранг высокого искусства. Да, такие люди, как Роман Кармен и немногие равные ему по таланту и мастерству, создали новый, наисовременнейший вид искусства — документально-хроникальный кинематограф.

Роман Кармен начинал как фоторепортер и в дальнейшем — скажем, в дни Отечественной войны — случалось, вспоминал о своей первой профессии, но истинное призвание его — кинокамера. Тем не менее Кармен с благодарностью вспоминает о годах фоторепортерской работы, считая, что они много дали ему и в жизненном, и в рабочем плане. Довольно скоро он перерос амплуа кинохроникера и, не бросая оперативного репортажа, стал создавать большие документальные фильмы, выступая в них и оператором, и режиссером, и зачастую сценаристом. Но хотя Кармен умеет в своей профессии все: и снимать, и организовать снятый материал, и оснащать его ярким литературным словом, что непоэтично называется дикторским текстом, в нем нет всеядности, того узурпационного комплекса, который поражает не только документалистов, но, что особенно печально, режиссеров художественных фильмов. Роман Кармен, обладающий универсальностью в рамках хроникальной кинематографии, нередко привлекает к сотрудничеству и операторов, и писателей, и журналистов.