Ну разве не шедевр? Почему-то моя ирония пришлась не по вкусу редакционному начальству, мне сделали замечание, зато запомнили надолго. Этим я и решил воспользоваться и позвонил в редакцию. Мой собеседник зачем-то перезвонил по параллельному телефону своему приятелю, работавшему в Комитете молодежных организаций СССР (КМО), и сказал, что, прежде чем говорить о работе в «Комсомолке», мне надо пройти собеседование в этом самом КМО.
Что это за контора, я на тот момент не имел ни малейшего представления. И уж тем более не мог предположить, что именно с этой странной аббревиатурой и стоящей за ней еще более странной организацией будет связано начало моей жизни в большой политике!
Формально Комитет молодежных организаций (КМО) СССР, созданный еще в годы Великой Отечественной войны под названием «Антифашистский комитет советской молодежи», представлял собой автономную по отношению к аппарату ЦК ВЛКСМ организацию. Нас связывали общие управление делами и здание в самом центре Москвы на улице Богдана Хмельницкого (ныне Маросейка), в котором около ста сотрудников или, точнее, «ответственных работников» комитета занимали второй и третий этажи.
На самом деле это было настоящее «шпионское гнездо». Добрая половина всех сотрудников КМО СССР одновременно работала либо во внешней разведке, либо в контрразведке. Мы их так и называли: «многостаночники». Они то и дело отлучались с работы, объясняя свое отсутствие «необходимостью выйти на связь с Центром». Мы же подозревали, что они просто ходили за пивом или в хозяйственный магазин. Перестройка была в полном разгаре, и элементы тления системы были заметны даже в таких мелочах.
Пройдя несколько собеседований, я был принят на работу и сразу определен младшим референтом в Сектор стран Южной Европы, США и Канады. Мне поручили заниматься странами моей языковой группы — Испанией, Италией и Португалией. В круг задач референта входило: установление личных контактов с наиболее перспективными молодыми политиками этих стран — будущими «агентами влияния СССР», организация регулярных контактов с молодежными крыльями ведущих политических партий и решение отдельных специфических задач по поручению наших «кураторов» из Международного отдела ЦК КПСС.
Работа мне сразу понравилась. По уровню политической ответственности, которой наделяли молодого профи в Комитете молодежных организаций, наши сотрудники ничем не уступали дипломатам уровня советника МИД СССР, а по возможностям творческой работы — намного их превосходили. Пройдет несколько лет, и привычка к самостоятельности не даст сотрудникам КМО сгинуть вместе с развалом СССР — все они, несмотря на критическое отношение к «чудесам российской демократии и дикого рынка», быстро сориентируются в новой обстановке и в основном станут успешными предпринимателями.
Я оказался самым младшим по возрасту в этом сложившемся коллективе. Корпоративный норов КМО СССР, особая закваска, которую приобретали работавшие там люди, оказались мне по душе. Все мои новые коллеги были старше меня всего на несколько лет, но уже имели за плечами приличный опыт международной работы. Не помню случая, чтобы кто-то отказал мне в совете, как лучше сделать ту или иную работу.
Именно в КМО я рассмотрел все достоинства и изъяны западной модели демократии, расшифровал коды холодной войны, понял, почему мы ее проигрываем. Работа в комитете позволила мне убедиться, что в отношениях между государствами и политическими системами не должно быть места пустопорожней болтовне и сентиментальным чувствам, которые пытались нам внушить лицемерные отцы перестройки. Сказки о «новом мышлении» и «общечеловеческих ценностях» были придуманы опытными западными психологами-пропагандистами для разложения хилой и демагогической обороны наших политических комиссаров.
В отношении России Запад традиционно проводил политику ее ослабления и сдерживания. Причем градус и вектор такой политики не зависели от содержания государственного строя на тот момент исторического развития нашей страны. Ни династические связи русских монархов (среди которых русских по крови почти не было), ни военно-политические альянсы Российской империи (в том числе и в ущерб себе) с ведущими западными державами, ни решающий вклад СССР в победу антигитлеровской коалиции, ни миролюбивые и чудные по своей наивности воззвания молодого демократического правительства России в постперестроечное время так и не растопили ледяного сердца Снежной королевы Запада.
Однажды Федор Достоевский в «Дневнике писателя» проанализировал публикацию в «Петербургской газете». Среди сводок военных действий на Балканах (тогда шла очередная русско-турецкая война за освобождение южных славян от ига Османской империи) Достоевский наткнулся на описание «странного» поведения некого британского парламентария, который решил скоротать свой скучный отпуск в штабе русской императорской армии:
Около свиты появился какой-то англичанин в пробковом шлеме и статском пальто горохового цвета. Говорят, что он член парламента, пользующийся вакационным временем для составления корреспонденции «с места военных действий» в одну из больших лондонских газет{Times);другие же уверяют, что он просто любитель, а третьи, что он друг России. Пускай всё это так, но нельзя не заметить, что этот «друг России» ведет себя несколько эксцентрично: сидит, например, в присутствии великого князя в то время, когда стоят все, не исключая даже и его высочества; за обедом встает, когда ему вздумается, из-за стола, где сидит великий князь, и в этот день обратился даже к одному знакомому офицеру с предложением затянуть на него в рукава гороховое пальто. Офицер окинул его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнулся слегка, пожал плечами и беспрекословно помог одеть пальто. Конечно, более ничего и не оставалось сделать. Англичанин в ответ слегка приложился рукою к своему пробковому шлему.
Удивленный и крайне уязвленный этой историей Достоевский пишет:
«Петербургская газета» назвала этот факт комическим. К сожалению, я ровно ничего в нем не вижу комического, а, напротив, очень много досадного и портящего кровь. К тому же в нас как бы укрепилась с детства вера (из романов и из французских водевилей, я думаю), что всякий англичанин чудак и эксцентрик. Но что такое: чудак? Не всегда же дурак или такой уж наивный человек, который и догадаться не может, что на свете не всё же ведь одни и те же порядки, как где-то там у него в углу. Англичане народ очень, напротив, умный и весьма широкого взгляда. Как мореплаватели, да еще просвещенные, они перевидали чрезвычайно много людей и порядков во всех странах мира. Наблюдатели они необыкновенные и даровитые. У себя они открыли юмор, обозначили его особым словом и растолковали его человечеству. Такому ли человеку, да еще члену парламента, не знать, где вставать, где сидеть? Да нет страны, в которой этикет имел бы большее приложение, как в Англии. Придворный, например, английский этикет есть самый сложный и утонченный этикет в мире. Если этот англичанин член парламента, то, конечно, слишком мог научиться этикету из одного того уже, как один парламент — нижний сносится с другим — высшим. И именно в том смысле: кто перед кем может сидеть, а кто перед кем обязан вставать. Если он при этом и член высшего общества, то опять-таки нигде нет такого этикета, как на приемах, обедах, балах английской аристократии во время ихнего лондонского сезона. Нет, тут совсем другое, если судить по тому, как изложен анекдот.
