– Зиг, ты хорошо описал академическую жизнь, но ты не будешь в ней счастлив. Тебе будет не хватать свободы. Тебе придется подчиняться. Тебе будет дозволено выступать с новшествами в строго очерченных рамках: над тобой всегда будут старшие, предписывающие, на что обратить внимание, что надо поспешить с написанием доклада, который они одобрят и из которого заставят выбросить то, что им не нравится.
Йозеф встал из–за стола и принялся ходить взад–вперед по кабинету.
– Зиг, частная практика поможет тебе встать на ноги. Первое дело медицины – обследовать больных, заботиться о них. Такую исходную работу должен выполнять любой врач, это, а не сидение за микроскопом позволит тебе сделать более крупные открытия. Пойдем в лабораторию.
Несколько лет назад Брейер убрал стену, разделявшую две комнаты в мансарде. Под окнами, выходившими в сад позади дома, стоял рабочий стол, а на стенах висели клетки с голубями, кроликами и белыми мышами, над которыми он проводил эксперименты. В помещении стояли аквариумы с рыбами, электрические батареи, машины для электротерапии, банки с химикалиями, ящики с диапозитивами, микроскопы, а стол был завален рукописями научных работ Брейера.
– Йозеф, ты здесь работаешь?
– Разумеется. Эта лаборатория выполняет троякую функцию. То, что я зарабатываю, вкладываю в машины и опыты. То, что узнаю благодаря опытам, использую, чтобы помочь больным. Я двадцать лет занимался исследованиями полукруглых каналов в среднем ухе одних только голубей. Но, молодой друг, вот что важно: у меня полная свобода работать, экспериментировать, делать открытия. Я должен лечить своих пациентов, но все остальное время принадлежит только мне.
В дверь постучали. Это была Матильда. В руках она держала конверт.
– Прислуга Паппенгеймов только что принесла это. Брейер вскрыл конверт, прочитал и побледнел.
– Это фрейлейн Берта. У нее острые боли в желудке. Мне нужно немедленно идти.
– Иозеф, ты же обещал мне, что уже покончил с этим делом.
– Нет, пока я в городе.
В глазах Матильды показались слезы. Она медленно спустилась по лестнице. Брейер проверил свой черный саквояж и сказал:
– Зиг, будь добр, подожди. Попытайся объяснить Матильде…
Матильда уединилась в своей комнате. Зигмунд пошел в библиотеку, сел в кресло Йозефа с высокой спинкой, пробежал глазами названия справочников, стоявших за латунной окантовкой книжного стола. В этом уютном помещении с высокими лепными потолками были размещены черное фортепиано и крестьянский буфет восемнадцатого века, в котором отблескивали серебряные подсвечники, полки с книгами о последних открытиях в археологии.
Зигмунд знал, что не время говорить с Матильдой. Она слишком расстроена. Однако воспитание не позволяло Йозефу поступить иначе. Дед Брейера был сельским хирургом в местечке около венского Нейштадта и умер в сравнительно молодом возрасте. Отцу Йозефа пришлось самому добиваться образования. В тринадцать лет он прошел пешком пятьдесят миль до Прессбурга, чтобы поступить в духовную семинарию, а в семнадцать прошагал почти двести миль до Праги, чтобы завершить курс обучения. Он стал выдающимся педагогом: в Праге, Будапеште и Вене он обучал еврейскому языку, истории и культуре. Брейер с гордостью рассказывал Зигмунду о своем отце, который, по его словам, помог ему заменить «еврейский жаргон литературным немецким, а неряшливость гетто – культурными привычками западного мира». Отец воспитал Йозефа на учении Талмуда, и он не мог переступить принятых нравственных норм.
Мысли Зигмунда обратились к Анне О., которую теперь он знал под настоящим именем, Паппенгейм. Она была школьной подругой Марты. Ее родители приехали из Франкфурта. Случившееся с ней за истекшие два года было необычным и поразительным. Берта Паппенгейм была щупленькой двадцатитрехлетней красоткой, блиставшей своим интеллектом. Процветающая, но истинно пуританская семья не позволила ей продолжить образование после окончания лицея; ей запретили читать книги и посещать театры из–за ложной тревоги за ее невинность. Добрая по натуре, Берта восстала против бесплодной монотонной жизни, создав свой «личный театр» и увлекшись фантазиями, построенными на сказках Ганса Христиана Андерсена.
В июле 1880 года заболел ее отец. Берта терпеливо ухаживала за ним, не зная ни сна, ни отдыха, и поэтому никто не удивился, когда ее здоровье пошатнулось. Первыми признаками недомогания стали слабость, малокровие, потеря аппетита. Она слегла. Семейного врача – Брейера – пригласили по поводу сильного кашля, а он обнаружил более серьезное заболевание: фрейлейн Берта страдала провалами памяти, ее интеллект ослаб. Вместе е тем у нее появились галлюцинации; она видела черепа и скелеты в своей комнате, ленты на голове казались ей змеями. Она находилась то в состоянии возбуждения, то глубокой тревоги, жаловалась на полное затмение в голове, боялась оглохнуть и ослепнуть. За сильнейшими головными болями последовал частичный паралич одной стороны лица, затем руки и ноги. Нарушилась речь, она забывала слова, не могла правильно строить фразы. Ее речь стала нечленораздельной.
Проболев год, ее отец умер. Фрейлейн Берта не узнавала близких, впала в глубокую меланхолию, бессознательно обрывала пуговицы, отказывалась принимать пищу. Доктор Брейер был вне себя от отчаяния и самоосуждения: его золотое качество диагностика превратилось в ничто, он не находил никакого физического порока у Берты, и тем не менее эта умная, поэтичная и приятная девушка чахла на его глазах.
Так было, пока он не обнаружил первый ключ к разгадке. Берта жила не текущими событиями, а прошлым, когда ухаживала за отцом. Брейер понял, что ее болезненное состояние возникло в результате самогипноза. Он смог проследить такой возврат памяти в прошлое, обратившись к дневнику фрейлейн Паппенгейм, который помог Брейеру сделать несколько выводов: Берта страдает истерией; если она поддалась самогипнозу, то и он может прибегнуть к гипнозу, чтобы заставить ее рассказать, как начиналась болезнь. После этого появится возможность обсудить причины ее заболевания и предложить способ исцеления.
Метод сработал, хотя и довольно своеобразно – фрейлейн Берта отвечала Брейеру по–английски. Находясь под гипнозом, она смогла припомнить, как развивалась болезнь. Брейер обсуждал с ней ее проблемы и «предположил», что она может и должна принимать пищу, что ее зрение и слух нормальные, что ее паралич исчезнет, если она того захочет, что, хотя ее отец умер – ведь умирают все родители, – она может жить без тоски и без всхлипываний во сне «мучительно! мучительно!».
Доктор Брейер удалил один за другим все симптомы. Через некоторое время необходимость в гипнозе отпала, Берта предпочитала «выговариваться» без него. Она встала на ноги, выходила на люди, говорила и читала по–немецки. Хотя временами и бывали откаты, к концу второго года Брейер полагал, что его пациентка может вести нормальный образ жизни.
