— Подожди, подожди… Это который подельник Шутова?
— Да, которому в оконцовке пыжик[1] выписали. Гимранов по первости на Сашку жути гнал: «С такой статьей тебе на зоне петля… Ты людей хотел гасить за их национальность». Как-то раз что-то готовили, а Копцев спал в это время. Я говорю Гимранову, что надо морковку натереть. Тот начинает трясти спящего Копцева, бить его по щекам и орать: «Ты, сука, не слышишь, что тебе старшие говорят!» Саня спросони наотмашь хлопнул по чердаку этому «старшому». Делать нечего, пришлось вмешаться мне, выломить Гимранова из хаты, а то забил бы Сашку.
— Не скучно у вас.
— Теперь и у вас. Недавно с Мавриком месячишко скоротали.
— С каким Мавриком?
— Ну, с Мавроди.
— Он тоже здесь?
— Уже как четыре года. Сидится ему сладко, как никому. Личный повар с воли пожрать загоняет: медвежатину, оленину, устрицы, крабы. С администрацией договорился — лампу с переноской затянул. Днем спит, ночью хрень всякую пишет и пресс качает, как одержимый, по паре тысяч раз за подход. Чистый черт, грязномазый, носит разом по три пары носков.
— Зачем?
— Чтобы не поддувало. Носки-то все дырявые и протертые, но в разных местах. И так во всем.
— Чего его здесь держат?
— Где ж его еще держать? Такой заморозки больше нигде нет. С него бабки хотят получить, а он артачится.
— За свободу можно поделиться. Надо же быть таким жадным!
— Жадный, но не тупой. Маврик, когда граждан на билетах-то разводил, наличку в квартирах складывал. Бабло считали комнатами. После раскулачки у него хата осталась, где маются семь миллиардов зелени. Ему чекисты говорят: давай два ярда и свободен. Понятно, что если им дать ключи от квартиры, где деньги лежат, они заберут все, а этого демонюгу отправят зону топтать. Это при самых благоприятных для него раскладах. Маврик, естественно, буксует, тянет время, четыре года с мусорами компромиссы ищет.
— Крутоваты суммы.
— А какими же еще быть. Полстраны выставил. Сыта свинья, а все жрет.
Около восьми вечера кормушка открылась, сиплый голос спросил: «Врач нужен?» Арестанты потянулись за таблетками от головной боли, поноса, изжоги, по дороге придумывая недуги, чтобы приболтать врача-лепилу, — заглушить скуку. Впрочем, Алтына действительно мучили головные боли от контузии, а Бубна донимали язва и гепатит. Тюрьма здоровья не прибавляет.
В девять над тормозами зажглась лампочка, на продоле загремели двери — вечерняя поверка. Через пару минут в хату вошел дежурный, в точности повторив утренний церемониал. С этого момента можно лезть под одеяло. В 22.45 выключили галогенки. Мои первые сутки на тюрьме подошли к концу.
В воскресенье вместо прогулки нас ведут в «спортзал», оборудованный в противоположной камере и по своим размерам рассчитанный на восемь пассажиров. Вместо коек и стола на деревянном полу стояли две атлетические скамьи, две стойки со штангами, три шведских стенки, две сломанные беговые дорожки, допотопный велотренажер, универсальный «Кетлер», бесполезный за неимением приводных тросиков, на полу валялись две пары гантелей. За этот спортивный восторг хата официально платила 700 рублей в час.
Тренером выступил Бубен, задававший темп и последовательность упражнений. Он бинтом привязывал двадцатикилограммовую гантель к искалеченной руке, в ловкости и отлаженности движений не уступавшей здоровой. В «спортзале», точнее спортхате, почти не до разговоров, выкладывались по полной. К финишу руки налились свинцом, футболка набухла липкой влагой.
По возвращении «домой» начались банно-прачечные движения. По карусели мылись, стирались, заодно наводили порядок в самой хате. В хозяйственном отношении в коллективе царили семейственная идиллия и равноправие, на которые личные осложнения между сокамерниками никак не влияли.
Между тем тучи над Севой стремительно сгущались. От суровой расправы его спасало лишь бдительное око продольного. Масла в огонь подливали постоянные вызовы Зайца к операм, что давало лишний повод блатным видеть в нем суку и интригана. Осознавая всю тщетность оправданий, Сева жалко лебезил перед авторитетами в надежде выкрасть у судьбы еще денек пацанской доли. В ответ на очередную матерную тираду Бубна гламурный мальчик, завсегдатай «Дягилева», «Феста» и Куршавеля, «майор ФСБ» нежно брал за руку наркобарона, жалостливо заглядывал ему в глаза и, подвсхлипывая, грассировал на местечковый манер: «Сехгей, ну, зачем ты такое говогишь?» Брезгливо-снисходительную улыбку Бубна Заяц воспринимал как заветную отсрочку экзекуции и, подбоченясь, в своем костюме Ихтиандра отплясывал на радостях «семь сорок» возле дальняка, под негритянский рэп телевизионной музыкалки.
— Как ты думаешь, мне разрешат на суд пригласить Сережу Зверева, чтобы он меня постриг? — как-то раз полюбопытствовал у Бубна Сева.
— Проще голову в парашу обмакнуть. Так и красоту наведешь, и местечко себе под шконкой забронируешь.
Через пару дней Зайца забрали из хаты к большой досаде соседей.
— Сам, сука, на лыжи встал[2]. С опером договорился. — Бубен был категоричен. — Мы же на него ларек выписали тысяч на шестьдесят. Вот и встретили Новый год! Забрали булку с маслом.
— Черт с ним. — Алтын не разделял уныния сокамерника. — День-два и я бы на этой животине по сто пятой раскрутился.
— Проехали, — вздохнул Бубен. — Глядишь, к праздникам заедет какой-нибудь да комерс.
Но на следующий день вместо комерса на пороге с матрасом под мышкой возник молодой человек лет двадцати восьми. Спортивная, но уже поплывшая и сгорбленная фигура, напряженный пляшущий взгляд, скромные пожитки, уместившиеся в одном пакете, проявляли портрет стрелка или бандитской сошки.
Бросив вещи на пустую шконку, бродяга поздоровался, представившись Максом.
— Сто пятая проклятая? — спросил Алтын, отрешенно улыбнувшись.
— Так, — в растяжечку произнес вновь прибывший, исподлобья рассматривая сидельцев. — Грузят, как самосвал.
— Встал под загрузку — грузись, — монотонно изрек Алтын.
— Что-то громкое? — поинтересовался Бубен.
Парень замялся, подобные откровения да еще и в незнакомой компании были ему явно не по душе.
— Убийство… эта… — промямлил он. — Козлова.
— Зампреда ЦБ?! Так это вас недавно приняли? Как там твоя фамилия? — Бубен почесал затылок. — Половинкин? Четвертинкин?
— Прогляда, — буркнул Максим. — Тот, которого ты назвал, — мой подельник.
— Понятно с тобой, — протянул Алтын и прибавил звук в телевизоре.
Больше Прогляду никто расспросами не донимал. Дело было уже после отбоя. Вскоре в хате раздался мирный дружный храп.
