Белесый сурово потребовал, чтобы его вели скорее к Гранину. Гранин от удивления даже привстал, когда этот солдатик, в копоти, шатаясь, явился и доложил, будто на Старкерне враг, на скале их пулемет, сам видел шинель не нашу, надо спасать спрятанного под скалой раненого.
- Так это ж трофейный пулемет, - объяснил Гранин. - И шинель трофейная. Ею ночью главстаршина укрывается от холода...
Зря, выходит, промучился белесый двое суток. Гранин смотрел на него ласково:
- Как же тебя наши-то не нашли? А? Ловко ты укрылся. Разведчик! Не горюй. Обогрейся и говори, где лежит раненый...
- Нет, товарищ капитан, чего уж обогреваться. Сам за ним пойду.
Той же ночью он доставил раненого прямо на пристань, сдал медикам, а сам пошел спать, чувствуя себя кругом виноватым и боясь попадаться Гранину на глаза. Откуда было ему знать, что Гранин, отчитывая Щербаковского, сказал: "Дал же ты зевка, Иван Петрович. У врага тоже могут найтись такие хитрые разведчики, как этот солдатик!"
Гранин сам вызвал Камолова, предупредил, чтобы в другой раз так не оплошал, и назначил в разведку к Богданычу.
- А насчет формы как? - осмелел Камолов. - Тельняшку пришлось на бинты пустить...
- Надо, брат, иметь индивидуальный пакет. Пивоваров! Дай ему мою тельняшку и зачисли на вещевое довольствие флота.
Наступая, отряд, кроме Кугхольма и Старкерна, взял еще несколько островов, Гранин уже рвался вперед, на материк, но Кабанов приказал ему взять Гунхольм, чтобы обезопасить Хорсен.
Камолова послали на безымянный бугор перед скалой, чтобы оттуда терпеливо высмотреть, что делается на Гунхольме. Как он проник на этот бугор - по отмели или под водой, как забрался на верхушку, - куда он сгинул до утра, никто не видел, не знал, хотя на Старкерне помнили, что главстаршине досталось из-за этого парня. А тот, оказывается, углядел на бугре щель, укрылся в ней, всю ночь слушал, наблюдал и учуял рядом соседа - тот появился с Гунхольма, залег, не замечая Камолова, и стал высматривать Старкерн.
Когда шпион, довольный успехом, уполз, заслонив на миг подошвами обзор, Камолов выследил его путь, пересчитал у пристаней Гунхольма шлюпки и катера, годные для десанта, вернулся к Гранину и все в подробности доложил.
Похвала похвалой, а Камолов снова напомнил про обмундировку.
- Федор, почему до сих пор не переодели разведчика?!
На Камолове были все те же армейские обмотки, потертые на скалах, но чистые и затянуты крепко. Пивоваров сказал:
- Брюки выдам из резерва, то есть свои. А за обмундированием пошлю катер, когда возьмем Гунхольм. Пока отдыхайте.
Не пришлось Камолову отдыхать. Кабанов оценил его донесение и приказал к ночи подготовить десант. Все разработали быстро: Пивоваров с Щербаковским пойдет с тыла; Фетисов - на холмистую Восьмерку в центре острова; Богданыч с разведчиками - через отмель и путем того шпиона. А Камолов должен из стана врага дать в удобную для высадки минуту сигнал красной ракетой и не упустить момента, если соберется встречный десант.
Опять он проскользнул на бугор, оттуда по пути шпиона на Гунхольм, промок, но ракетница была сухой, у леса перед Восьмеркой его окликнули, но пропустили, услыхав крепкий ответ на своем языке - подучился он в поездках от хозчасти через чужую страну. Словом, он осмотрелся и по многим признакам установил, что мы собрались к ним, они - к нам: с сигналом надо поспешить.
Подняв по тревоге отряд, Гранин у полевого телефона над Кротовой норой ждал этого сигнала. У подножия скалы покачивался "Кормилец". В тени бухточек затаились шлюпки с матросами.
Брызнула и багровой зарей окрасила все небо над Гунхольмом ракета. Будто кто-то сорвал крышку с кипящего котла. Заклокотало, зашумело в ночи. Красную ракету растворила белая. Белую затмила зеленая. Зримо, как на карте, Гранин ощутил все, что происходило там, на пристанях, и на холмистой Восьмерке.
"Огонь справа - Фетисов зацепился... Так. Гранатный бой... Пулеметами жмут, плохо... Ага! Так, так их! Ах ты, белобрысенький!.. Где там Федор застрял?.. Старая черепаха не поспеет, уголь ей возить, а не матросов. Если эта калоша через десять минут не дотопает, попрошу у Кабанова "охотник"..."
"Кормилец" выбивался из сил. Корпус его лихорадило, а больше положенных узлов он выжать не мог. Пивоваров поглядывал на часы: только бы родная артиллерия не опередила и не запоздала. Опоздает - упустишь, опередит угодишь под огонь своих.
- Нажми, Василий Иванович, нажми, милый!..
В вязаных подшлемниках, в черных бушлатах и клешах, заправленных в сапоги, матросы стояли вдоль бортов, готовые занести ногу для прыжка. Каски они сняли и сложили возле рубки горкой.
К Алеше склонился Щербаковский. Жарко нашептывал:
- Когда наступаешь - всегда рубашку с гранаты долой. Убойная сила поменьше. Зато тебя не поранит, если сразу придется врукопашную. Неплоха и эфка. Правда, слишком много осколков дает. Видишь, маленькая, как лимон. А по-моему, как кедровая шишка. Чеку высвободил. Крепко держи, отпустишь, только бросая. Бросай наотмашь, как шишками кидался. Снежками стекла бил? Врешь, все били. Бросил - и сразу в сторону, наземь, пластом, а потом вскакивай - и дальше.
Алеша внимал всем существом. Шустров - у руля. Алеша решил сбежать. Нехорошо бросать старика. Но ведь в бой - простит. Мужское дело - воевать. И автомат ему Иван Петрович дал.
Когда за Гунхольмом взметнулась фонтанами вода, буксир шел под разрывы. Шустров отвернул, но наскочил на пустые шлюпки рядком у пристани. Повис шипящий фонарь над палубой, шлепали пули, но палуба уже опустела. Матросы прыгали из шлюпки в шлюпку к берегу. Алеша упал на днище, кого-то придавил.
Он растерялся. Кто где, он не понимал. Видел, как упал Пивоваров, но тут же вскочил. Потом все заслонил верзила-финн. Надо стрелять. Но выстрелить в упор Алеша не смог.
- За мной, сынку, - дыхнул ему в лицо Щербаковский...
И Алеша едва не уцепился за его бушлат.
Щербаковский на ходу стрелял. Алеша попробовал, но почувствовал боль в плече. Он все же стрелял, и с каждой минутой злее. Щербаковский замечал, казалось, все.
- Давай, диск сменю. Ты короткими бей.
Они бежали вперед, спотыкаясь. Коротко у Алеши не получалось, очередь так на весь диск.
- Тише, дура, там наши! - Щербаковский сжал Алеше кисть.
Светало. Рвались мины. Противник с других островов бил по Гунхольму, не разбирая, где русские, где свои. На пристани дрались врукопашную. Тот же верзила или другой свалил главстаршину. Алеша всадил в верзилу все, что осталось в диске.
Неужели Иван Петрович погиб? Алеша поднял его и поволок к морю. Щербаковский открыл глаза и смутно смотрел на Алешу.
- С-сбили, ог-глушили, г-гады, - шептал он. - Ж-живой...
