нашей встречи.
— А мы приехали на полчаса раньше и, чтобы не рисоваться в холле, решили ожидать вас в номере отеля.
— Вы правильно поступили, — похвалил американцев Топхэт. — Я ведь живу в этом же отеле, и не только я, но и некоторые мои сослуживцы. И не дай бог, если бы они увидели нас вместе в холле. Это хорошо, что многие из них ушли уже на работу.
В этот момент Мэнли громко кашлянул, давая понять, что пора приступать к деловому разговору.
Джон Мори отреагировал незамедлительно:
— А сейчас, мистер Поляков, ответьте, пожалуйста, на первый наш вопрос: почему вы инициативно пошли на контакт с нами? Кто внедряет вас к нам?
Поляков сначала опешил, потом покачал головой и неожиданно для самого себя обронил:
— Я отвечу на ваш вопрос, но вначале тоже хочу спросить: вы, что. не доверяете мне?
— Да ну что вы? — сделав вид, что обиделся, промолвил Дэвид и уставился на своего коллегу Джона тяжелым, свинцовым взглядом.
Топхэт побагровел, внутренне напрягся и после небольшой паузы решил обоих поставить на место:
— А стоит ли мне отвечать на ваш бестактный и унизительный вопрос?
Мэнли и Мори переглянулись.
— Пожалуйста, не обижайтесь, колонель [9] Поляков. Это очень важно для нас, — примирительно ответил Джон Мори.
— Хорошо, я отвечу, только не перебивайте меня…
— Но если будут одни разглагольствования, которыми обычно кормят нас перебежчики из России, то нам придется прерывать вас, — огрызнулся опять Мэнли.
Поляков был глубоко задет этим предупреждением и с достоинством ответил:
— Извините, но я для вас не перебежчик! И никогда не буду им!
— Ну хорошо, хорошо. Излагайте свои доводы, — смягчился Дэвид. Поляков несколько секунд молчал, как бы собираясь с мыслями, потом многозначительно посмотрел на притихших американцев и, скептически приподняв бровь, спокойно начал отвечать:
— Коли вы придаете большое значение побудительным мотивам установления моего контакта с вами, то скажу вам честно: я противник проповедуемых в нашей стране разного рода «измов» — большевизма, социализма, коммунизма. Поверьте мне, все это — чушь и вранье. Разочаровался я во всех этих «измах», от которых скоро взвоет весь мир. А еще я не могу оставаться безразличным к тому, что делает с моей страной Никита Хрущёв и вся его камарилья. Подыгрывает им и наша пресса, и радио, и телевидение. Они, кстати, тоже заражают советский народ бредовой идеей построения коммунизма в отдельно взятой стране. Мы, русские, стали какими-то странными, мы почему-то всему верим: и в строительство провозглашенного Хрущёвым красного рая, и в спасительницу-кукурузу, и в приближение коммунизма. А на самом деле Хрущ уже довел страну до ручки. Это же надо: он недавно распорядился добавлять в производство хлеба пятьдесят процентов отрубей, а в изготовление так называемой «народной» колбасы добавлять тридцать три процента сои. Он же инициировал осуждение культа личности Сталина, хотя товарищ Сталин, в отличие от него, действительно думал о народе. Судите сами, не успел Советский Союз восстановиться после окончания войны, а уже через два с половиной года он начал снижать цены на продукты питания. И делалось это каждые полтора года до кончины Сталина. И потому советские люди шли за ним, верили ему и оплакивали его смерть… — Подумав немного, Топхэт заключил: — Поскольку вы, американцы, преследуете ту же цель, что и я, — уберечь мир от коммунизма, то мне теперь свами по пути, — с нажимом произнес он последние три слова.
Дэвид Мэнли, прищурив глаза, подозрительно посмотрел на него, потом недоверчиво спросил:
— А почему вы, мистер Поляков, считаете, что несогласие с образом действий Хрущёва [10] и его камарильи может являться индульгенцией на оправдание вашего перехода на нашу сторону? Что ж вы у себя в Москве не боролись с его перекосами и перегибами во внутренней и внешней политике?
Услышав это, Поляков даже привстал, хотел что-то сказать, но в горле у него застрял ком. С трудом преодолев возникший спазм, он откашлялся и, вконец сбитый с толку, замешкался. Заметив это, американцы подмигнули друг другу и стали ждать ответа. Возникла долгая пауза. Неугомонный Дэвид решил нарушить ее:
— Вы, мистер Поляков, хорошо знаете, если наш президент или его администрация начинает что-то делать неправильно, то американцы, используя свои права, открыто заявляют протест. Он может выражаться в разных формах: в направлении письма президенту, во вступлении в какую-нибудь протестную организацию, чтобы бороться вместе с ней за перемены в нашей стране. Почему же ваши советские люди не прибегают к подобным действиям?
Поляков ухмыльнулся и горько ответил:
— У нас, в России, к сожалению, нет таких возможностей. Протестные организации, митинги изабастовки в Советском Союзе запрещены. Направлять же письма Первому секретарю ЦК или руководителю правительства страхованием каких-либо перемен — бесполезное дело. Это значит подписать самому себе приговор на увольнение с работы или попасть на скамью подсудимых за клевету на партию и родное правительство. — Сделав паузу, он тяжело вздохнул и сказал: — Я повторяю, что изменения в моих взглядах произошли под воздействием причин политического и идеологического характера. Одну из них я уже называл — это неверие во всевозможные «измы» с цветастыми декорациями, а также в лживо пропагандируемое превосходство советского строя над капиталистическим. Вторая причина — полное неверие в политику мирного сосуществования, которая провозглашена Советским Союзом лишь для того, чтобы усыпить бдительность США. Об этом я расскажу несколько позже. О третьей причине я тоже уже говорил — это неверие в справедливость социалистического общества из-за таких вот руководителей страны, как Хрущёв. До сего времени не могу понять, как можно было выдвигать на высокие руководящие должности в партии и государстве таких вот авантюристов? Ответов на подобные вопросы у себя в стране я не находил. Поэтому, оказавшись в Нью-Йорке во второй командировке, я решил обратиться к американским коллегам, работающим, как и я, в Военно-штабном комитете ООН, а через них выйти и на вас. В-четвертых, я пошел на контакт с вами потому, что вся социалистическая система насквозь прогнила, что жизнь в СССР лицемерна и лжива. Между прочим, все мы сейчас живем по лжи. Теоретические посылы ведущей и направляющей коммунистической партии далеко не соответствуют практическим ее делам. Внешняя политика России стала более агрессивной и более циничной, чем американская. В нашей стране все держится на секретности. Безумие советских военных планов постоянно скрывается от народа с помощью все той же секретности. Как человек, занимавшийся вопросами оценки и сопоставления ядерных потенциалов СССР и США, свидетельствую вам, что Америка отстает как в ударной силе атомного оружия, так и в средствах его
