Когда они расставались, то пообещали друг другу писать письма дважды в неделю. Дедушка Дима (папин отец) очень аккуратно сохранил все мамины письма к отцу из Клайпеды. Вот одно из них:
Клайпеда. 5.11.1948 года
Здравствуй, дорогой Толенька!
Вот уже двадцать дней, как ты уехал, а получила от тебя я только одно письмо, хотя пишу тебе пятое. Почему так? Чем объяснить? Может быть, ты болен, тогда напиши, почему скрываешь? Или писать тебе нечего? По-моему, я у тебя обо многом спрашивала. Вообще я обижена таким невниманием. Ну да это уже твое дело, насильно не заставишь писать. Я держу слово и пишу тебе часто и подробно обо всем. Очень скучаю без тебя. Вообще настроение неважное, в особенности, потому что нет денег, а зарплату дадут числа шестого, то есть завтра. Вот уже неделю сижу так, а от этого еще скучнее. Вот вспоминаю, когда мы с тобой вдвоем были в таком положении, так как-то веселее было, ну ничего, завтра обещали дать деньги. А то ведь я, ты знаешь, все мамины деньги раздала – долги, вот и сижу, только ты, пожалуйста, не говори им об этом, я пишу, что живу хорошо, а то они будут волноваться. Ну, хватит об этом. Вчера слушала «Последние известия» по радио и передавали митинг с завода «Каучук», и так это у меня ассоциируется с тобой, что слезы навернулись, а ночью тебя во сне видела, будто ты приехал опять.
Дальше мама пишет, как идут дела в театре, как они будут встречать праздник 7 ноября, и заканчивает свое письмо так:
Мне очень плохо без тебя, и я хочу как можно скорее приехать в Москву. До свидания, родной. Пиши чаще. Твоя Надя.
И уже в следующем письме от 7.11.48 года конфликт как бы разгорается, и мама пишет, что снимает с себя обещание писать письма два раза в неделю и будет отвечать только на полученные. Конечно, они любили друг друга, но по сложившимся обстоятельствам не могли быть вместе, у каждого была на первом месте работа. И, естественно, когда молодые, любящие друг друга люди живут долгое время отдельно, у них возникают разные подозрения, даже не имеющие под собой реальной основы. Через месяц на одно из писем папы мама отвечает так:
7.11.1948 года
Здравствуй, дорогой Толя!
Получила от тебя письмо, которое не только не обрадовало меня, а наоборот, очень огорчило. Но, поразмыслив над ним, я подумала: может быть, ты со своей эгоистической точки зрения и был прав, написав мне такое письмо. Конечно, тебе хорошо, ты работаешь в хорошем московском театре, занимаешь неплохое положение в нем и имеешь интересную работу, чего тебе не хватает для полного благополучия? Жены! И ты прав, предъявляя к ней требования законного супруга. Но если ты бы подошел к этому всему как человек работающий в театре и понимающий, что в нашем деле не работать хотя бы месяц – значит отстать на два, то ты бы понял меня – почему я здесь сижу и почему для меня здесь «намазано медом». А ты, по-моему, пока этого понять не можешь. И мне это очень жаль и как человеку, и как актрисе, и как твоей жене в особенности, так как я склонна думать, что муж жене плохого желать не хочет и не может. Ты все время меня убедительно просишь написать тебе какую-то «правду»! Какую? Разве я тебе все вру, и для меня такое недоверие уже становится не только обидным, но и оскорбительным. Ты все время во всех моих письмах стараешься отыскать плохое, хотя кроме хорошего и правдивого я ничего не пишу. Может быть, этим ты сам хочешь найти оправдание передо мной. Тогда уже я тебя буду просить написать мне «правду». Я просила тебя больше не писать мне об этом недоверии.
Я тебе также писала, что я разговаривала насчет ухода, что меня не отпускают. Со скандалом уйти можно, но ты должен понять, что уйти можно только имея место – куда, хотя бы ориентировочно. Кроме того, уйдя отсюда, я потеряю важную для меня работу. Я, конечно, на это все пойду, только ты подумай об этом хорошенько, если ты хочешь, чтобы я была не только домашней хозяйкой, но и актрисой – ведь я все-таки училась четыре года! Ну вот и все. Наверное, написано обидно для тебя, но ведь ты в своих письмах не щадишь меня.
Отношения в письмах постепенно накалялись, и мама, как разумная женщина, поняла, что надо перебираться к мужу в Москву, хотя и не было конкретного места для работы. Но уволиться для мамы было непросто. Вот выдержка из письма, датированного 25 января 1949 года:
18-го утром пошла разговаривать с директором, ну конечно, он ни в какую не отпускает, говорит, что даже и не заикайтесь, потому что я занята в четырех пьесах из пяти идущих в репертуаре. Я сказала ему, что все равно я здесь работать больше не могу и уйду. Но прежде чем подать заявление, мне нужно сходить к юристу и узнать относительно увольнения все законы. Я пошла к юристу и объяснила ему, что по семейным обстоятельствам я должна уйти из театра, а меня не отпускают. Он сказал, что надо подать заявление, и через две недели вы можете быть свободны. По закону не имеют право задерживать. Я написала заявление, где изложила подробно причину моего ухода и подала его директору. Он сказал, что меня все равно не освободят до конца сезона.
Тогда я попросила написать его на копии заявления, что оно принято такого-то числа (так мне сказал юрист, если директор не освободит, то нужно с этой копией идти к прокурору). Директор очень разозлился и написал мне на копии объяснение, которое было больше, чем заявление, в два раза, исписал его и на обратной странице тоже. Я ему сказала, что к двадцатому февраля все равно уеду, как бы он меня ни задерживал. Мнение прокурора его не интересовало, и он стал угрожать мне, что сообщит в горком комсомола (а если уеду в Москву – то в ЦК комсомола), что подрываю работу театра. Но я все равно уеду, так что к двадцатому февраля ждите меня в Москве совсем, только думаю, что здесь мне придется здорово поскандалить. Ну и черт с ним!
Но все обошлось, так как Русский драматический театр в Клайпеде сняли с денежной дотации, существовать без нее театру было очень сложно, и вскоре его расформировали, актеров рассчитали, и мама весной благополучно вернулась в Москву, в объятия своего любимого мужа. Конечно, если разбираться исходя из маминой актерской индивидуальности, она принесла себя в жертву мужу и семье, работая в Театре сатиры. Ведь в Клайпеде она была одной из ведущих актрис, играя роли молодых героинь. Ее даже приглашал в театр Товстоногов (инициалы). Она, конечно, все понимала и шла на это умышленно, видя, как талантлив муж и как быстро растет его карьера.
На этом клайпедский период жизни молодой семьи актера Папанова закончился.
И снова Москва…
Мама вернулась в Москву, и весь 1949 год она пыталась устроиться в театр. На показах она играла отрывок из пьесы Найденова «Дети Ванюшина». Подыгрывал ей однокурсник Юрий Хлопецкий, так же, как и Папанов, актер Театра сатиры. Но все было безуспешно. Правда, Московский областной театр хотел взять актрису Надю Каратаеву, но она сама не пожелала. Работа в областных театрах всегда связана с длительными гастролями и, соответственно, с длительными разлуками. А их и так было достаточно за время работы в Литве.
В тот период родители опять стали жить на Саввинской набережной. Как я уже писала, комната была просторная, но недостаточно удобная для четырех человек. Поэтому бабушка решила перегородить ее стеной и сделать из одной большой квадратной комнаты две маленькие. Эта идея была быстро претворена в жизнь. В результате получились две длинные комнатушки, где и разместилась семья Каратаевых – Папановых. Все жильцы большой коммуналки полюбили папу. Ведь он был артистом и работал в Театре сатиры. В том самом театре, где играл любимец публики тех времен Владимир Яковлевич Хенкин. На кухне жильцы просили: «Толь! Ну расскажи про Хенкина! Как себя ведет в театре, с кем дружит, что играет?» И Папанов рассказывал про знаменитого коллегу – своего кумира. На кухне стояла скамеечка, на которой папа любил посидеть, понаблюдать за людьми, за их привычками и нравами. Все для своей актерской копилки. Например, в квартире проживал некий Тихон Гуков со своей женой и тремя дочерями в одной комнате. Служил Тихон в милиции, и папа очень любил с ним разговаривать. Бывало, придет сосед со службы, покушает и сядет на кухне покурить. Так как он был блюстителем порядка, то считал своим долгом делать всем замечания. У кого керосинка сильно коптит, кто-то плохо убрал за собой, кто-то мусор не вынес… Для каждого жильца у Тихона находилась причина для критики. Как-то папа спросил его: «Что ты, Тихон, все время на кухне сидишь?» – «А что, Толя, делать! Маруська с детьми занимается, а я лучше на кухне посижу». Тогда папа отвечает: «Как что делать? Пошел бы хоть книгу почитал!» (телевизоров тогда еще не было) – «Да чего читать-то? Не люблю я, Толь, чужим умом жить!»
