Революция и политическая пропаганда обострили у крестьян стремление к земле, которую им обещали левые партии. Они с нетерпением ждали решения вопроса о земле и от власти, освободившей их от большевиков. Увы, в самом начале военных успехов на фронте, в Добровольческой армии не оказалось политически прозорливых деятелей государственного масштаба, способных подойти к решению земельного вопроса, чтобы закрепить за собою крестьянство. Результаты этой политической ошибки сказались через год. Последовавшая затем земельная реформа генерала Врангеля пришла слишком поздно.
Зимой 1918-19 года наша семья уже не жила на Кугульте. Мама с Ларой и Шурой жили в Белой Глине, а Даша, Лиза и я — в Ставрополе. Отец все время был в разъездах, закупая скот для снабжения Добровольческой армии, но часто приезжал в Ставрополь.
Кончая гимназию, молодежь обычно задумывается о том, в какой университет поступать, что изучать, чтобы обеспечить свое будущее. Моим сверстникам было уготовано другое. Революция и гражданская война заставили нас больше думать об общероссийской трагедии, чем о личной жизни. Стоял вопрос не о том, в какой университет, — а в какой полк поступать, чтобы спасать родину от гибели и тирании большевиков. В усиленных занятиях время от Рождества до пасхальных каникул пролетело быстро. Уже перед Пасхой в нашем классе кончавших гимназию стал обсуждаться вопрос, кто поступит в Добровольческую армию. Оказалось, что, за исключением четырех человек, — весь класс.
Павел Будилов решил поступить во флот и стал уговаривать меня и Алексея Каплана записаться вместе с ним. Мы решили во время пасхальных каникул поехать в Екатеринодар, где находилась комиссия по приему добровольцев во флот. В комиссии нас встретили приветливо, дали полную информацию об условиях приема. Выяснилось, что мы должны дать обязательство служить во флоте минимум три года, а при решении поступить в морское училище, обязательство увеличивалось на многие годы.
Мы никогда не были в Екатеринодаре и решили пойти осмотреть город. В центре встретили офицера, приятеля старшего брата Алексея, который взялся нас провести. Нам бросилось в глаза, что по улицам ходит гораздо больше офицеров, чем в Ставрополе. Все они, молодые, здоровые и веселые, прогуливались не спеша и с удовольствием. Большинство были хорошо одеты, с погонами старых русских полков. Кроме них, попадались корниловцы, дроздовцы, марковцы, но они были одеты очень скромно, даже бедно. Многие хромали или несли руку на перевязи. Ответ на наш вопрос: «Кто эти офицеры-щеголи?» нас поразил. Оказалось, что они надели погоны только после занятия Екатеринодара Добровольческой армией и еще не решили — поступать им в армию или нет. Таких вояк были десятки тысяч во всех городах, занятых белыми. Во время пребывания красных они не только прятали свои формы и погоны, но и нарочито превращали себя в бродяг с обросшими щетиной щеками. Нам было очень неприятно все это слышать.
Наш поезд уходил поздно ночью, и знакомый офицер повел нас поужинать в ресторан, который посещали главным образом фронтовики: цены в нем были умеренные и кормили неплохо. Ночью этот ресторан был закрыт, и наш знакомый предложил показать нам другие рестораны, которые посещают щеголеватые офицеры и штатская молодежь, избегающая армии и фронта и зарабатывающая большие деньги спекуляцией в тылу. Когда после ужина мы попали в дорогой ресторан, переполненный шикарными женщинами, блестящими офицерами, изящными молодыми людьми в штатском, было впечатление, что мы попали на пир во время чумы. По дороге на вокзал мы зашли еще в один ресторан, где была уже настоящая вакханалия перепившихся мужчин и женщин, забывших свое человеческое достоинство. Мы вышли с омерзением, не присев за стол.
На вокзале мы делились впечатлениями пережитого в Екатеринодаре дня. Наш новый знакомый уезжал на. фронт на следующий день. Ему — старому фронтовику, воевавшему в Добровольческой армии со дня ее основания, было особенно горько смотреть на разгул, спекуляцию и беззаботную жизнь в тылу. Высказанная им мысль: «С этой тыловой рванью нужно поступать так, как поступают большевики — мобилизовать и на фронт!» вполне соответствовала нашему настроению.
По приезде в Ставрополь Алексей Каплан, Павел Будилов и я старались поступить в одну часть, но это не удалось. Алексей поступил в казачьи части, где служил один из его братьев, Павел — в Черноморский флот, а я в кавалерию Девятого уланского Бугского полка. В мае мы окончили гимназию и сразу же уехали в свои части. Я поехал в Таганрог, где находился обоз второго разряда моего полка. Отец провожал меня словами: «Вперед не рвись, но и от других не отставай».
Меня зачислили в учебную команду 21 мая 1919 года. Командиром был ротмистр Булгаков. Занятия были трудные и напряженные. В кратчайший срок нужно было пройти не только кавалерийские и пешие построения, но и верховую езду, вольтижировку, употребление пики верхом на лошади и в пешем строю. Много времени занимали устные занятия и изучение уставов. Поздно вечером, совершенно измотанные, мы валились в постели, чтоб рано утром снова начинать трудный день. В учебной команде были исключительно вольноопределяющиеся, поэтому занятия проходили успешнее и быстрее обычного. Те, кто быстро усваивал верховую езду и построения, выделялись в отдельные группы. Успевающие в этих группах, по определению ротмистра Булгакова, считались закончившими учебную команду и отправлялись на фронт. С детства я ездил верхом на лошади с седлом и без седла, быстро освоился с построениями, и через три недели ротмистр поздравил меня с окончанием учебной команды.
На следующий день я уехал на фронт. Бои в июне 1919 года шли севернее и западнее Полтавы. В Полтаве я узнал, что мой полк находится около Конотопа. Верст за 30 на небольшой станции выяснилось, что дальше поезда не идут, так как под Конотопом идут бои, а в тылу нашей кавалерии остались группы разбитых красных войск, которые стремятся прорваться к своим. Идти дальше пешком было равносильно самоубийству. На станции я заметил бравого поручика в папахе с волчьим хвостом, требовавшего от начальника станции паровоз, чтоб ехать дальше. Я подошел и представился, сказав что и мне нужно ехать в том же направлении. Поручик был доволен и попросил меня узнать, есть ли у нас еще попутчики. На станции было всего несколько человек, и из них двое — солдат и унтер-офицер — тоже ожидали возможности пробраться к Конотопу. Нас оказалось уже четверо, поручик стал требовать настойчивее, и начальник станции наконец дал нам паровоз и один вагон.
