После отлива гладкий и чистый песок отмелей на солнце быстро обсыхает, становится белым, нарядным, словно прибранным заботливой рукой хозяина.
В колдобинах и углублениях задержалась вода. Она блестит и отражает солнечные лучи наподобие зеркального стекла. Такие зеркала разбросаны повсюду. На некоторые больно смотреть.
Чайки низко-низко пролетают над мелями, выискивая застрявшую рыбу. Проворные кулики на тонких высоких лапках, с поразительной для пернатых быстротой, бегают с места на место. Куличков здесь несколько пород — побольше, поменьше, совсем маленькие — с воробья. Они охотятся главным образом на рачков, остающихся при отливе в большем количестве.
Рачки тут тоже особенные, каких я не видел раньше: меленькие, с полмизинца, в мягкой кожуре, почти не имеющие ни мяса, ни жира. По форме и строению — нечто среднее между владивостокским шримсом и мальком речного рака. На отмелях он быстро гибнет, высыхает и в солнечную погоду уже через несколько часов от него остается только хрупкая сочленовная кожура, без признаков чего-либо питательного внутри. Пока рачки шевелятся, их с жадностью подбирают не только кулички, но и чайки. Видимо, это лакомое птичье блюдо…
Странно это, но вблизи фактории нет ни камня, ни глины. Кирпич для печей был привезен, что же касается глины, то на ее поиски и мы, и печники, и даже плотники потратили много времени. В конце-концов пришлось употребить в дело ил. Его много в руслах речек и ручьев. Он хоть и дает впечатление вязкости, но не может заменить глины: высыхая, делается хрупким, рассыпчатым, не связывает кирпичей…
С первых же дней выяснилось, что на этом пустынном берегу — великолепнейшая охота. Одному из плотников удалось настрелять полдюжины куропаток в двадцати шагах от фактории.
По губе и в озерах стайками плавают утки. Над головами то-и-дело пролетают гаги, гагары, иногда даже гуси. Гусь, сдается, поосторожней и поумней прочей здешней птицы. Он летит высоко и старается поменьше вертеться возле людей. Но и гусей много.
Ямал — сплошной посул открытий. Неисследованная тундра, неопознанная глубь озер, сокровенные недра долин и гор. Особенно гор, являющихся как бы продолжением Уральского хребта. Они вздыбились на середине полуострова во всю его длину. От них берут начало реки восточного и западного склонов. И они, как весь Ямал, совершенно не исследованы.
Может быть, этот застывший полярный край таит в себе такие сокровища, увидев которые старый общипанный мир ахнет от алчной зависти.
Что мы знаем? Ровным счетом ничего!
Я засмотрелся на маленькое озерко, у которого облюбовал себе кочку на пригреве солнца. Засмотрелся — и странно — почему поверхность воды лоснится тонкой пленкой, как перламутр? Так разными оттенками блестит излом антрацита, так же приблизительно играют красками многоцветные шелковые ковры Персии — то фиолетом и золотом, то синью и огненным пурпуром. Что за диковинная муаровая вода?
Если глядеть на нее по вертикали, в упор, сверху вниз — она прозрачна, как хрусталь. Глубина по колено, дно видать до мельчайшей травки, до инфузорно мелких былинок, обмохнативших какой-то мертвый стебель.
Откуда же эта переливчатость оттенков, этот муар игры?
Невольно в мозгу возникает комбинация сравнений.
В портах, у пристаней, там, где проливают мазут — точь в точь такая же окраска. А что как и здесь на Ямале есть нефть?..
А если ее нет, то почему вода отсвечивает муаром?..
ПОСТРОЙКА ФАКТОРИИ. ТОВАРЫ
В смысле запаса времени для строительных работ мы поставлены в наилучшие условия, сравнительно с другими факториями. Нас караван высадил первыми и до возвращения „Микояна“ мы располагаем самым длинным сроком.
Оставшиеся 17 человек плотников и печников работают с прохладцем, без спешки. У них есть время и покурить, и покалякать, и поохотиться.
Прежде всего плотники сколотили из готовых щитов и теса временный барак для себя. Устроили нары, поставили железную печь. У них совсем хорошо: тепло, светло, просторно. Им нестрашны ни ветра, ни дождь, ни холод, который уже с середины августа по ночам пробирает до костей.
Один из артели кашеварит, остальные работают с шутками, песнями — вольготно.
Барак плотников и наш шатер.
Стройка идет планомерно. Сначала со всего берега свезли разбросанный материал. Подсчитали, обмерили, прикинули, что можно выкроить. Выяснилось — изба выйдет из двух больших комнат, разделенных посередине сенями.
— На парочку бревен будет пониже, чем в проекте, — сказал, артельный старшина.
— Почему ниже?
— Нехватает бревен.
— Куда же они делись?
— Кто их знает? Может, водой унесло…
Вернее, надо думать, не сгрузили. При выгрузке материал немного перепутался. Все бревна нумерованные — дома старые, разобранные. Когда бревно под номером, его не надо пригонять — бери и клади. А тут многих номеров нехватает.
У нас и раньше были подозрения, что работники второй Ямальской фактории и Гыдоямской, выделяя нас и помогая нам выгружаться, не стесняясь, „экономили“ в свою пользу. Каждое бревно в пустынной тундре представляет собою большую ценность: где его возьмешь? Да и кроме бревен мы не досчитались многого. „Дорогие товарищи“, уплывшие на „Микояне“, к северу, повезли с собой часть наших дров, наш хмель, мед, чугунные плиты для печей, котлы, лодочные весла и т. п. Кое-что мы просто прозевали, упустили из виду, кой о чем спорили, но не добились толку. Бочка с медом, например, оказалась „безнадежно заваленной“ в каком-то трюме. Сколько мы не бились, но найти не сумели. Глядя на наши усилия, „дорогие товарищи“ с хитрецой посмеивались.
Так мы и остались зимовать без хмеля для дрожжей, без меда, без кухонной плиты. Вообще, по мере подсчета имущества, уехавшие товарищи становились нам все дороже.
К счастью, несколько исчезнувших бревен не сыграли в постройке существенной роли. Дома для факторий куплены основательные и просторные. Даже укороченная на два бревна высота комнат около трех метров.
Хоть и в обрез, но материала хватило и на склад, и на крытый дворик — сарай. Работа у плотников идет споро — из-за них задержки не будет.
Не так гладко обстоит дело с нашим бивуачным жильем и с товарами.
Мы растянули огромный таборный брезент на подпорках и козлах из жердей. Шатер получился большой, но весь его пришлось завалить кладью. Сами разместились в закоулках и щелях между кулями, мешками и ящиками.
Спать на земле невозможно — она здорово холодная. На глубине полуметра не оттаял лед. Там залегает вековечная мерзлота, толщиной не меньше, как говорят, 50 саженей. Этот почвенный лед легко прощупать по звуку на краю берегового откоса. Если ударишь ногой в край крутого спуска к воде, то гул идет громкий и звонкий, точно под землей скрыт огромный стеклянный колокол.
