Луша, сквозь слезы, поблагодарила и, торопливо сойдя с крыльца, передала это извозчику.
— Ну вот, а ты убивалась, Господь-то, вон эдак. Поедем полегоньку туда, я знаю тут ведь все, — и ободренные надеждою, они скрылись в сумерках улицы. Легкой рысцой по досчатому настилу, лошаденка быстро подкатила их к нужной больнице.
На просьбу Луши о приеме мужа и здесь ответили, что сегодня у них неприемный день, а потому принять не могут. Тогда она подала записку, и сердце замерло в ожидании. С запиской ушли куда-то по коридорам. Через 10–15 минут в дверях появился мужчина в сопровождении прежней дежурной и очень любезным голосом спросил:
— Кто передал это письмо?
— Я, — робко ответила Луша.
— Очень приятно, прошу вас, пройдите со мной, — и провел ее в светлый просторный кабинет.
— Вы расскажите мне все подробно, ничего не скрывайте и не бойтесь: фамилию, имя вашего мужа, откуда вы, когда и за что сослан, где и когда заболел. Также скажите состав вашей семьи. Я являюсь врачом в этой больнице, — спокойно и, как показалось Луше, очень ласково, прямо не по-докторски, проговорил он.
— Мы из-под Москвы, — начала Луша, — мой муж Петр Никитович Владыкин, скрывать я от вас не буду, а скажу прямо, его арестовали за Слово Божье, так как он в церкви был руководящий. Заболел недели три назад, прямо на работе, тут, без меня. А я уж третьяво дня приехала, застала его чуть живым. Мы баптисты по вероубеждению, дома остались трое детей мал-мала, и старуха-мать, вот и все, касатик.
— Так вот, моя уважаемая, — начал врач, — вы совершенно успокойтесь, вашего мужа мы сейчас примем, и примем все меры, какие потребуются с нашей стороны, а здоровье ему пошлет Бог. Вы сейчас в зале разденьтесь и посидите, пока вас вызовут, а приемной сестре покажите вашего мужа.
Луша порывисто поднялась и, подойдя к врачу, в слезах радости хотела что-то сказать, но у нее ничего из этого не получилось, и он, успокаивая ее, вывел в зал.
Петра бережно сняли с телеги на носилки при Луше и прямо в тулупе унесли, куда следует, а она, многократно благодаря возчика, расплатилась с ним и отпустила домой.
После долгого времени, прежняя дежурная вышла к Луше с халатом в руке и очень любезно пригласила ее за собой.
Пройдя много палат, где лежало много разных больных, ее завели в светлую просторную комнату, где помещалось всего двое, в одном из них она сразу узнала Петра.
Вымытый, в белоснежном белье, укрытый легкими теплыми одеялами, в таких же беленьких шерстяных носках, он с блаженными слезами радости встретил Лушу, лежа в постели.
По разрешению врача, она набила ему полный стол продуктами.
Успокоенные и счастливые, они с радостью смотрели друг на друга, не веря в то, что так резко все изменилось, после ужаса пережитого.
— Пусть Бог воздаст тебе, дорогая моя. В смертный час Господь послал тебя, чтобы спасти меня от смерти. Теперь я уже буду жив, а ты торопись к малюткам, и обо мне не беспокойся.
Луша поцеловала его и, помолившись, вышла на улицу. Невдалеке от крыльца стояла знакомая ей лошаденка, с той же старенькой телегой.
— Я уже было отъехал, да подумал про тебя: куда же она пойдет мыкаться-то в чужом городе, на ночь глядя? Вернусь. Вот и вернулся. Куда ночевать-то поедешь? — к великому Лушиному удивлению, подойдя, сочувственно проговорил ей возчик.
Луша была поражена этой простой сердечной отзывчивостью. Ведь найми она одного из тех городских шикарных извозчиков, которые так брезгливо отказались от нее, она теперь мыкалась бы с Петром около какой-либо больницы, а деньги они выманили бы немалые. Но Бог послал ей навстречу этого простого, сердечного человека. Скоро они подъехали к дому, в котором Луша остановилась первый раз, и пока ее не впустили в избу, он не отъехал от ворот.
Довольная, не помня себя от радости, Луша возвращалась домой к детям, поминутно благодаря Бога за чудеса милости Его.
Целый месяц она не получала известий от Петра и начала было уже беспокоиться: "Уж не стряслось ли еще какое горе?" Но, к великой радости, получила однажды вечером толстый, аккуратно запечатанный и подписанный Петровым почерком, конверт.
В письме Петр сообщил большую радость о том, что врачом оказался верующий и искренний брат, и, что ухаживал он за ним, как за дитем. Лечение шло быстро и успешно, так что он уже здоров и устроился работать сапожником. По выходу из больницы, тот верующий брат пригласил его к себе домой, одел в свой костюм и хорошее пальто, обул и помог в остальном. Живет Петр теперь в 30 км. от Архангельска, на берегу реки, в поселке Рикосиха, с ним вместе живет еще одна верующая семья…
Почти год прошло с тех пор, как они расстались с мужем, и если бы не одно волнующее обстоятельство, Владыкины терпеливо бы переносили разлуку.
Однажды к Луше зашел сын Кухтина и таинственным шепотом сообщил ей следующую новость:
— Тетя Луша! Я пришел сказать тебе по секрету, ты знаешь, ведь наш папка-то дома, не прошло и полтора года. Мы решили, что он немного отдохнет и будем переезжать на юг, туда, к Кавказу. Чего же твой-то смотрит, почему не хлопочет?
Тревога и беспокойство охватили Лушу. Как бы она не писала мужу об этом событии, он почему-то умалчивал с ясным ответом, хотя подтвердил, что Кухтина, действительно, отпустили. Тогда, списавшись, Луша еще раз решила навестить мужа. На сей раз сборы были менее тревожными, да и дорога была уже проторенная. Петр подробно описал, как его разыскать, и она без особого затруднения доехала до Архангельска. На станции она (по телеграмме) была встречена мужем и, радостные, они прибыли в поселок.
Одним из первых, волновавших ее вопросов, было: "Почему Кухтин освободился досрочно, а ты еще здесь?" На это Петр Никитович ответил следующим рассказом:
— Незадолго до освобождения Кухтин пришел ко мне и после долгого раздумья спросил: "Ты как думаешь, Петр Никитович, ведь неплохо было бы, пожалуй, избавиться отсюда, а возможность такая к этому есть."
— Не знаю, вряд ли, — ответил я ему, — не затем нас с тобою сюда привезли, чтобы сразу отпустить, и без лукавства они не отпустят, да нешто мы здесь одни? — тысячи.
— А я вот как думаю, — продолжал он, — с лукавым по лукавству его, жизнь-то надо спасать; у нас с тобой семьи остались дома, а здесь не знаешь, куда они тебя завтра бросят и что сделают с тобой. Так ты что, лиходей что ли себе, неужели ты против того, чтобы возвратиться к семье? Вот я тебе скажу по секрету, я уже бумажку подписал, и мне велели собираться, на той неделе документы выдадут. На! Вот образец с моего заявления. Это я написал уже для тебя. Подпиши и вместе домой поедем, думать тут нечего!"
