И громко сказала, стараясь, чтобы голос звучал спокойно:
— Видите, я так и думала, что ваши волосы не выдержат завивки…
Вечером у себя дома Ольга Петровна плакала.
— Брось, — говорил муж, — ну что делать! Ты же, в конце концов, ее предупреждала…
— Чему это поможет, — всхлипывала Ольга Петровна, — раз уж я взялась завивать, выходит, что я виновата! Я ей теперь обещалась лечить волосы бесплатно и массаж головы и все… И за завивку, конечно, ничего не взяла. 'Гак это все неприятно. Будет она теперь всем рассказывать, что я ей волосы испортила.
— Брось, — сонным голосом сказал муж. Он понимал и сочувствовал, но ему страшно хотелось спать.
Хотя давно уже стало совершенно ясно, что в Шанхае ест как раз тот, кто не работает, а большинство работающих не ест, — Ольга Петровна с мужем работали с упорством маньяков, вставали на рассвете, возвращались домой в десять, не видели жизни, не успевали читать, и если бы кто-нибудь их спросил, зачем они так много работают, и устают, и надрывают свое здоровье, они бы очень удивились и сказали:
— А как же иначе?
И действительно, иначе было нельзя. Заработанного едва хватало на жизнь. Ольга Петровна, несмотря на свое высшее образование, которое в этом городе оказалось никому не нужным, уходила из дому рано утром с чемоданчиком. Она маникюрила, выщипывала брови, завивала, красила и из экономии бегала всюду пешком, а когда возвращалась домой, ей не хотелось ни есть, ни разговаривать, ни читать, а только спать, спать и спать. Муж Ольги Петровны выезжал из дому в 5 утра и что-то развозил на велосипеде, потом служил в какой-то конторе, зарабатывая гроши.
— Спи, Ольга, — сонным голосом пробормотал муж, — ну что в самом деле?
— Да, да, — сказала Ольга Петровна, — сплю.
Но долго еще не могла заснуть.
Тем временем Джюн сидела в кресле, курила и время от времени ощупывала свои изуродованные волосы.
— Можно, конечно, коротко остричь, но мне же не идет, — думала она и в сотый раз вставала, подходила к зеркалу и вспоминала, как еще три часа тому назад ее выкрашенные перекисью волосы доходили до плеч. Глаза ее наполнялись злыми слезами.
— Бесплатный массаж головы, — думала Джюн, вспоминая растерянные глаза маленькой худенькой женщины, которая ее завивала, — нужен мне ваш массаж! Сначала изуродовала, а теперь — массаж!..
Последнее время Джюн вообще была в отвратительном настроении.
— Деточку надо бы замуж, — рассказывала мать близким друзьям, — но за кого теперь выдашь? За моей деткой ухаживал один англичанин. Довольно состоятельный. Но я ей говорила: Женич-ка, подожди, дружочек. Сейчас такое время. Откуда мы знаем, что будет с англичанами? Ну и мать оказалась права. Сел англичанин в лагерь. И какой толк с его денег!
Немец один предложение делал. Не молодой, но денег много. Мы с отцом радовались. Это, конечно, между нами. Мы тогда еще не знали, какой они народ. Это еще в начале войны было. Кто знал, что они такие негодяи. И Майданек и все такое. И главное, подумайте, войну проиграли! Ну разве тогда можно было все это знать? Уж совсем было замуж выдали, да судьба помешала. Им запрещали на иностранках жениться и разрешения все не выходило. И уехал наш немец. Прямо повезло нам, а?
Я говорю и тогда говорила и теперь повторяю: Женичка, найди себе швейцарца. Самое лучшее. Никаких неожиданностей. Всегда они нейтральные и люди положительные и денег много. Да швей-царцев-то мало! А русские… вы знаете, мы хоть и патриоты и папочка наш на сталинградских детей каждый месяц жертвует, но вы поглядите на русских: все больше вочмана.
Вообще семья Джюн стала сознавать свою принадлежность к русской нации совсем недавно. До того Джюн по-русски говорила только с матерью. И «Женичкой» она была только для матери.
— У нас Женичка в американской шкоде училась. Кому русский язык нужен! — с гордостью говорила мать, сама не знавшая ни одного языка, кроме русского.
Последнее время иностранцев в городе было очень мало, Джюн приходилось бывать среди русских и говорить по-русски. Но ей было смертельно скучно. Закрыт был иностранный клуб, в котором она проводила все свое время, играя в теннис и бридж, а без этого клуба, без богатых иностранцев, без «аутов», жизнь иногда казалась Джюн невыносимой.
— Потерпи, деточка, — утешала мать, — кончится война, поедем в Америку. Папочка сделал большие деньги даже в переводе на американские.
Утром, после неудачной завивки, Джюн пошла в салон примерять новое платье. Но и это платье, — зелено-голубое, полотняное, — не развеселило ее.
— Скучно, — думала Джюн, — а тут еще эти волосы. Скучно.
Потом она отправилась в парикмахерскую, где все долго сочувственно всплескивали руками и, хотя ее обкромсанные волосы после стрижки и укладки выглядели вполне прилично, парикмахер все вздыхал и с лицемерным сочувствием говорил:
— Не то! Не то! Мадам, с вашим овалом лица нужно что-то другое. Мы можем вам продать дивные локоны. Ваш цвет. И с этими локонами у вас будет изумительная прическа. Изумительная!
Джюн шла домой и думала. Купить локоны или нет? Локоны стоят 80 тысяч. Просить опять у папочки? Но папочка только вчера дал на новую сумку. Мама так много не даст. Мама даст не больше, чем тысяч сорок. И вдруг у Джюн мелькнула блестящая мысль…
В четыре часа дня Джюн, пришедшая на массаж головы, сидела в маленькой комнате Ольги Петровны, курила, помахивала ногой в белой сандалии и говорила:
— Вы меня так обуродовали, прямо «shame»[6]. К моему овалу лица такая прическа не идет. Все говорят. В парикмахерской мне сказали, что нужны локоны и с ними можно будет делать vегу т-се[7]. Пришлось заказать. Я завтра аут иду. А у меня волосы такие. Вы знаете, я не хочу говорить мамочке, она такая нервная. Она может вам такой trouble[8] устроить. Но она, thank Goodness[9], пока ничего не заметила. Знаете, я думаю, что вы должны за локоны заплатить. Я знаю, что вы a working woman and so on[10] и поэтому я с вас только половину. Это только fаiг[11], если вы мне заплатите половину за локоны. Sее?[12] Ведь это же ваша вина.
— Как? — не поняла Ольга Петровна.
— Всего 40 тысяч. Small amount[13] — примирительно сказала Джюн.
— Вы хотите, чтобы я вам заплатила 40 тысяч? — переспросила Ольга Петровна.
— Quite right[14], — весело согласилась Джюн. — Мне же из-за вас приходиться локоны покупать.
Ольга Петровна подошла к письменному столу и открыла ящик. Там в жестяной коробке лежали деньги, которые она копила на ботинки для мужа. Его старые уже невозможно было чинить. Всего было 30 тысяч. Остальные десять Ольга Петровна вынула из своей сумки и отдала Джюн.
