Он сообщит Кеплеру о своей работе над «Системой мира», а тот станет показывать и это его письмо, как сделал с первым, дабы обращать в Коперникову веру сомневающихся. Подобная перспектива Галилею не улыбалась. Писать Кеплеру он не стал.
К тому времени Джордано Бруно уже пять с половиной лет сидел под следствием в тюрьме Святой службы.
В Венеции, в кругу близких друзей — Сагредо, Сарпи, Миканцио, Морозини, — Галилей находил ту духовную обстановку, в которой нуждался. Падуя — это место его службы, Венеция — это праздник, долгие беседы с друзьями, застольные шутки, остроумные споры, тонкие вина и превосходная музыка. Но Венеция влекла к себе и другим. Его сердце пленила очаровательная венецианка Марина Гамба. Он очень часто ездил в Венецию.
Правда, и в самой Падуе не было недостатка в умных и знающих людях. Особенно славился кружок Пинелли. Когда в 1598 году папа римский Климент VIII пребывал со своим двором в Ферраре, где праздновал ее присоединение к владениям святого престола, многие прелаты специально приезжали в Падую, чтобы познакомиться с Пинелли и его друзьями.
Однажды в доме Пинелли, где постоянно бывал Галилей, появился и Роберто Беллармино, ученый иезуит, восходящая римская звезда, авторитетнейший богослов-консультант Святой службы. Беллармино, как шептались за его спиной, принимает весьма деятельное участие в процессе Джордано Бруно.
Во время долгой беседы коснулись среди прочего и новых взглядов на мироздание. Беллармино тут же заявил, что Коперникова теория сплошная ересь. Если в Библии упоминается о движении Солнца, то каждый, кто это отрицает, — еретик!
Кардинал Баронио попытался несколько урезонить своего коллегу. Ведь священное писание не учит тому, как движутся небеса, а тому, как нам достичь небес! Вопрос о системе небесных сфер вовсе не вопрос веры.
Беллармино не соглашался. Раз о движении Солнца и, следовательно, о покое Земли говорится в священном писании, то это вопрос веры. В речах Беллармино сквозила фанатическая убежденность. Он говорил решительно и пылко. Взгляд его темных, глубоко запавших глаз трудно было забыть. Беда ученым, если такие ревнители веры получат над ними власть!
Срок договора, по которому Галилею положили сто восемьдесят флоринов, давно истек, а попечители и не думали о его пересмотре. Галилей стал добиваться прибавки. Дело не только в том, что оклада не хватало на жизнь. Думать следовало и о престиже математики. Почему профессор философии, пережевывающий Аристотелевы тексты, должен получать в несколько раз больше, чем тот, кто знакомит студентов с основами математических наук?
В Венеции за Галилея хлопотали друзья и настойчивее всех — Сагредо. Попечители упрямились. Все профессора хотят прибавки, а касса почти пуста! Сагредо не уступал. Потерпев неудачу у одного попечителя, шел к другому. Выслушивал комплименты по адресу Галилея и житейские наставления. Профессора, мол, обычно не живут на оклад и занимаются частным преподаванием: надо уметь заставлять учеников выкладывать денежки! От визитов к сановникам у Сагредо портилось настроение. Он жаловался Галилею, что крайне огорчен, сознавая, сколь бесплодны его хлопоты. Сагредо скромничал. Упорство его не пропало даром. Галилею увеличили жалованье до трехсот двадцати флоринов.
Существенная прибавка? При его-то долгах и его-то родне!
У Галилея от забот кругом идет голова. Он обязан следить, чтобы затеянный им «пансион для состоятельных учеников» не приносил бы убытка, он должен посылать деньги мужу одной своей сестры, платить в монастырь за другую, исполнять прихоти матери, содержать непутевого братца. Не может он обойти своим попечением и Марину Гамбу, к которой привязан всем сердцем…
Заботы одолевают Галилея, жестокая болезнь часто его терзает, но он не утрачивает вкуса к жизни. У него большой, взятый в аренду дом, красивый сад, ухоженный виноградник. В его погребке всегда запас доброго вина. Он знает толк в изысканной поэзии и тонкой кухне. Он любит вечером посидеть с друзьями в саду. Под шпалерами, увитыми виноградной лозой, искрится смех и звучат остроумные речи.
А когда на небе появляются звезды и настает благословенная тишина, Галилей берет в руки лютню и долго услаждает гостей своей чудесной игрой…
В римской тюрьме Святой службы время от времени проводилась инспекция заключенных. Первым обычно вызывали узника, сидевшего в темнице дольше других. Им давно уже был Джордано Бруно.
В Риме им занялись куда серьезней, чем в Венеции. Прежде он признавал себя частично виновным, высказывал готовность покаяться; здесь же, когда речь зашла о его научных воззрениях, стал с поражающим упорством отстаивать свою правоту. Спор, длившийся всю его жизнь, спор об истолковании теории Коперника и о выводах, которые из нее следуют, продолжался и в тюрьме. Бруно стоял на своем: Земля движется вокруг Солнца, миров множество, вселенная бесконечна.
Еретиком он себя не признавал. Как припереть его к стенке? Ученейший Роберто Беллармино нашел способ. Из показаний обвиняемого и его книг выбрали положения, составляющие суть его научных взглядов и противоречащие учению церкви. Если он от них не отречется, его сожгут. Спасти жизнь такой ценой? Нет! Мысли, которым он верен, он не может объявить ересью! «Лучше, — писал он еще до тюрьмы, — достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф».
Ни восемь лет тягчайшего заточения, ни пытка, ни близость страшной казни не заставили Джордано Бруно отречься от убеждений.
Приговор он должен был выслушать на коленях. Когда ему разрешили встать, он воскликнул:
— Вы с бо́льшим страхом объявляете мне приговор, чем я выслушиваю его!
Джордано Бруно сожгли в Риме 17 февраля 1600 года — в предостережение всем, кто в погоне за обманчивой истиной осмелился бы пренебречь авторитетом церкви.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВРЕМЯ ЕЩЕ НЕ ПРИШЛО
Казнь Бруно не повлекла за собой запрета Коперникова учения. Церковь не пожелала, чтобы между книгой великого польского астронома и ужасающими идеями Ноланца была бы публично установлена хоть какая-то связь. Подобное снисхождение к Копернику диктовалось, конечно, не любовью к наукам, а политическим расчетом. Календарная реформа — введение так называемого грегорианского календаря — была осуществлена католической церковью на основе вычислений Коперника. Протестанты наотрез отказывались следовать новому, «папистскому» календарю и называли эту реформу дьявольской затеей. Естественно, что при таком накале страстей римская курия предпочла не причислять к еретическим книгу, расчеты которой были положены в основу календаря. Церковь прикрылась анонимным предисловием: Коперник-де сам никогда не считал движение Земли истиной. Эта точка зрения превратилась чуть ли не в официальную установку. Даже такие люди, как Беллармино, стали твердить, что, конечно же, Коперник всегда смотрел на свою теорию лишь как на отвлеченную гипотезу.
