— Сдавайтесь, вы погибли! — кричали немцы, но в ответ получали лишь пули.
Тогда гитлеровцы поставили перед входом в туннель танк. Под землю полетели снаряды.
Убедившись, что танк ничего не может сделать, немцы положили взрывчатку и завалили вход в туннель. Но если фашисты оставили советских солдат в покое, то у них появился не менее страшный враг: воздуха не хватало, люди начали задыхаться. Кое-кто терял сознание, но работа по раскопке продолжалась.
Сутки сменились другими, воздуха стало еще меньше. Люди выбивались из сил.
На третьи сутки парторг полка Кошкарев прошептал:
— Товарищи, смотрите, свет!
И правда, впереди виднелось небольшое отверстие. Свежий воздух! С каким восторгом вдыхали его изможденные люди! Еще час напряженных усилий — и небольшой лаз сделан. Двинулись дальше. Дошли до места, где бетонированный коридор раздваивается. Пошли направо: так, думалось, можно вернее пробраться к нашей передовой. Двигались час, долгий час, но он не казался уже таким тяжелым. Дышать-то можно было!
И вдруг новая неудача — пол залит мазутом. Вначале на это не обратили внимания. Брели вперед. Но мазута все больше и больше. Он доходил до колена, а затем до пояса.
— Назад…
Дойдя до развилки, двинулись налево. Еще час утомительной ходьбы и — лаз. Но куда он ведет?
Первым вышел Афиногенов.
Раздались выстрелы. Афиногенов упал, но остальные прорвались вперед, к главной конторе завода, и заняли там оборону.
…Но продолжим мой рассказ. Вскоре после истории с завалом штольни я был послан в штаб армии для подбора разведчиков. Штаб находился на левом берегу Волги.
Со стороны кажется, до Красной Слободы рукой подать, она ведь всего лишь на том берегу Волги, а попробуй пройди! Переправу обстреливали и бомбили. Мины и фугаски падали непрерывно. По старой фронтовой привычке хочется залечь, а куда, в воду? К тому же чудится, что фашистский наблюдатель следит именно за каждым твоим шагом. И метко, проклятый, лупит. Вот в двадцати шагах мина разворотила понтон. Группа бойцов-пешеходов шарахнулась в сторону и оказалась в Волге. Мне удалось удержаться за веревочные перила.
— Сюда, товарищ капитан, сюда, — говорит мне оказавшийся рядом понтонник и как ни в чем не бывало ведет меня по остаткам проложенных под водою досок.
Переправа буквально кипела в фонтанах от падающих мин. Переживаешь постыдную беспомощность, но понтонники ведут себя как настоящие герои, они все время работают: то подводят запасные понтоны, то ремонтируют поврежденные; они слишком заняты, чтобы обращать внимание на обстрел.
Часа через два мокрый, продрогший, я в Красной Слободе. Врываюсь в первый попавшийся дом, или, вернее, подвал. Там живут местные люди.
Приняли меня хорошо. Гостеприимная старушка разрешает переобуться и взамен моих мокрых портянок дает сухие. Портянки — главное для солдата, теперь я могу спокойно продолжать путь. Но на минуту невольно останавливаюсь в дверях. То, что вижу, поражает: петушок, небольшой, белый, совсем довоенного вида. Я смотрю на него как на некую диковинку, словно эта птица какого-нибудь третичного периода, словно петушок — живое ископаемое. Ничего не поделаешь — отвык!
А бабушка жалуется:
— И зачем не курочка, снесла бы яичко, а этот живет дармоедом.
А в словах ласка: любит, видно, старушка своего нахлебника, сильно любит. Впрочем, и я тоже чувствую к нему симпатию и, найдя в кармане кусок хлеба, дарю его петушку.
Через час приятной прогулки, совсем необычной после овеянных пороховым дымом руин Сталинграда, вхожу в небольшую деревушку и с завистью поглядываю на ее обитателей. Счастливцы, спят, верно, с большим комфортом. Правда, снаряды долетают и сюда, да что они, разве вспомнишь о них, лежа на теплом полу жилого дома! Сколько мы в штольне шутили на эту тему, уверяя, что лучше такой жизни, как на полу ничего в мире нет.
Но и здесь люди живут своеобразно. Хозяйки варят обед для военных и вообще всячески заботятся о своих постояльцах. Они трогательно, ласково относятся к ним. Сразу чувствуешь, фронт и тыл соединились воедино.
Вот подошла женщина, еще молодая, но с утомленным, посеревшим лицом. Посмотрела на меня, покачала головой и вдруг сказала:
— Товарищ командир, не постирать ли вам бельишко? Думается, с передовой вы.
Я знаю, она рада услужить человеку с того берега сражающейся Волги, но, хотя предложение более чем кстати, времени у меня нет.
— А как там, скоро отгоните фрицев? — затем спрашивает она меня. В ее глазах вера в то, что мы победим.
— Скоро, скоро, — говорю я. Я тоже не сомневаюсь, не сегодня-завтра побегут немцы, и не только побегут, не только уйдут с нашей земли, но и наступит день, когда мы, защитники Сталинграда, увидим логово зверя — Берлин.
— Вот и я тоже говорю, — обрадовалась женщина. — Начальство нас хочет эвакуировать, а я ни в какую. К чему? Долго фриц не выдержит, да и польза от нас есть. Мужчина, что ни говори, без женской руки лада себе не даст. А у меня восемь стоят.
Она улыбнулась мне, как родному, и медленно свернула в ближайший переулок..
Но, оказывается, отдел, в который я направлен, расположен в другой деревушке. Иду туда.
Дорога вьется среди зарослей невысоких кустарников, ничего здесь нет особенно прекрасного, но я переполнен туристскими впечатлениями. Воспринимаю все по-новому, словно родился вчера. С любопытством рассматриваю желтоватый, осенний убор кустарников, с интересом слежу за их жизнью.
Новая деревушка, совсем крохотная, заполненная войсками. В одном из домиков меня встречает пожилой полковник со смуглым, очень утомленным лицом.
Заговорили о танках. Полковник нахмурился и посмотрел на карту.
— Да, — наконец заявил он, — вопрос необходимо немедленно выяснить, но как?
И снова задумался, а затем тихо:
— Я дам вам двух товарищей, они проникнут в фашистский тыл.
За словами последовал длительный детализированный инструктаж, как перебросить разведчиц, как руководить ими.
Еще полчаса беседы, и традиционное, чудесное, чисто фронтовое слово — отдыхайте.
Лишь тот, кто пережил гнетущее утомление передовой, поймет, как прекрасно снять сапоги, лечь на койку и закрыть глаза. И через минуту в комнате полковника я падаю на покрытый плащ-палаткой топчан и мгновенно проваливаюсь в сон. Приятный сон. Перед глазами солнечная, летняя Москва, Тверской бульвар. Девушки продают эскимо. Удивительно древние старушки греются на скамейках. Но — такова уж традиция тех дней — даже в сновидениях война. Падают мины, свистят снаряды. Просыпаюсь, но не успеваю закрыть глаза — снова та же война, отвратительно скрипит шестиствольный миномет, и начинается старое. Какая мука!
