Но если пошли на уступки хозяева, то полиция, напротив, решила использовать волнения на рудниках, чтобы покончить с крамолой. И 2 мая 1916 года, когда тысячи радостных одержанной победой в забастовке шахтеров собрались на маевку, на них набросились казаки и жандармы. Участвовал в этой маевке и шахтарчук, как называли мальцов в Донбассе, Никишка Изотов, не по годам рослый, с русой шапкой волос и большими руками. Видел он, как после залпа упали в крови несколько человек. Второй залп вдогон разогнал людей. Позже Изотов, которого затащил в свою землянку горняк с шахты № 5, узнал от него: четверо «наших» убито, несколько ранено, двадцать арестовано. Утром в поселке шныряли полицейские, задерживали подозрительных. «Многое я передумал за эту ночь, и все происшедшее навсегда зарубцевалось в памяти и сердце», — напишет в своих воспоминаниях Н. Изотов.
Глава третья
Пролетарская крепость
Торопливым стрекотом телеграфной морзянки ворвалась весть о свержении самодержавия в Горловку, кумачовым половодьем заплескала по рудникам, вызывая стихийные митинги. Большевики, не теряя времени, устроили массовую сходку в поле, между поселком и шахтой № 5, где недавно пролилась кровь рабочих во время маевки. Все горловчане хорошо знали Ивана Черкашина, крепильщика, могучего человека, который первым всегда бросался защищать товарищей при стычках с полицией, прославился смелостью и умением сказать на митинге нужные слова. «Други мои, — крикнул он в толпу, раскинув широко руки, словно хотел обнять всех присутствующих. — В Питере рабочие сбросили царя, захватили власть в свои руки. Поняли? Захватили, а не выпросили. Разница! Предлагаю прямо сейчас избрать революционный Совет. Пускай он и распоряжается в Горловке. Согласны?» Из толпы раздалось: «Вер-на-а… Согласны… Будя, попили у нас крови буржуи…»
Выборы проходили в рабочем клубе «Луч».
В исполнительный комитет первого Горловского Совета вошли представители рудников и Артиллерийского завода Иван Черкашин, Григорий Морозов, Лука Зосим, Франц Клипов… Совет своим постановлением с 12 марта ввел на всех предприятиях восьмичасовой рабочий день, объявил о роспуске полицейского участка и утвердил список народных милиционеров. В бывшем кабинете пристава теперь хозяином стал начальник милиции крепильщик Репкин. А в гостинице, где останавливались чины Горного департамента и коммерсанты, разместился горнозаводской комитет профсоюза.
За событиями в Донбассе следила вся страна — еще бы, главная «кочегарка». На апрельской Всероссийской конференции большевиков В.И. Ленин с одобрением говорил, как донецкий углекоп, «не употребив ни одного книжного слова, рассказывал, как они делали революцию. У них вопрос стоял не о том, будет ли у них президент, но его интересовал вопрос: когда они взяли копи, надо было охранять канаты для того, чтобы не останавливалось производство. Затем вопрос стал о хлебе, которого у них не было, и они также условились относительно его добывания. Вот это настоящая программа революции, не из книжки вычитанная. Вот это настоящее завоевание власти на месте».
С первых шагов после своего образования горнозаводской комитет профсоюза взял под контроль условия труда и его оплату. При малейших нарушениях правил техники безопасности — закрывал выработки. Администраторы рудников терялись, звонили в Горный департамент, получали оттуда уклончивые ответы на неопределенность обстановки, советы выжидать. И незаметно хозяевами рудников оказались Советы рабочих. А руководители горнозаводского профсоюзного комитета — сплошь забойщики, крепильщики, слесари советовали брать под контроль и назначение на должности, и распределение продуктов.
В эти дни Никифор Изотов оплошал: заснул у пресса, штампующего брикеты, и громоздкая машина сломалась.
— Да я трое суток не спал, — оправдывался растерянный парнишка. — Я же нечаянно…
И очень удивился, когда услышал странные слова: где же был рабочий контроль, как это позволили подростку стоять у машины бессменно?..
А Горловка бурлила митингами, собраниями, вечерами гурьбой бродили по улицам с гармонями чубатые коногоны, лихо пели прежде запретную «Варшавянку». Приближались Майские праздники, и горняки впервые готовились открыто устроить маевку. Площадь у школы с утра запружена народом, женщины надели красные косынки; накануне здесь сколотили из досок трибуну. Рвут воздух гармони, всюду смех, шутки. Выступают шахтеры, поздравляют трудовой народ со своим праздником. В ответ в воздух летят фуражки, взметывается в приветствии лес рук. Вдруг из-за угла выплыла ладья, на ее борту написано: «Свет и знания грядущему поколению». А в ладье, сооруженной на пароконной телеге, разместились десятка три детей. Мальчонка на носу ладьи красный флаг держит, рядом девочка в форме сестры милосердия алой косынкой машет. Ур-ра-а! — выдохнула площадь. А сидевший впереди инвалид войны тронул вожжи, поплыла ладья, и тысячи людей пошли за ней, направляясь к памятным местам, где были похоронены дружинники — жертвы революции 1905 года.
Июль 1917-го вошел в Горловку бурными митингами и демонстрациями. Проходили они под большевистскими лозунгами: «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть — Советам!» Жадно слушал Никифор слова большевиков, не просто слушал, а на ус наматывал. И шахтеры Первого рудника, где у молодого Изотова появилось много друзей, и рабочие брикетной фабрики все еще гнули спины на иноземных хозяев. Управляющие и администраторы рудников отчитывались в делах перед переехавшими в Париж капиталистами.
На одном из общепоселковых митингов слово попросил балтийский матрос и долго витийствовал на тему «войны до победного конца», а затем предложил от имени флотской братвы подписываться на «Заем свободы». Шахтерня в недоумении молчала. Тогда забойщик Репкин, начальник народной милиции, густым голосом пустил: «А покажьте нам, уважаемый матрос, мандат из Питера, что вас флот уполномочил за Временное правительство заступаться». — «При чем здесь мандат? Я по доброй воле прибыл…» — вяло защищался сникший оратор. «Тады руки покажь, — рявкнул Репкин. — Да колечко-то не стаскивай, ваше благородие». Толпа схватила «матроса», сорвала с него флотскую форму, а под ней — летнее шелковое белье с метками. Нескольких переодетых под матросов офицеров схватили и, продержав сутки в милиции, предложили убраться из Горловки. Много было в ту пору путаницы, неразберихи, попробуй разберись во всем, отсутствовала только жестокость: заблудших миловали, а заодно, бывало, и врагов.
Прибегал домой Никифор, с юношеским пылом говорил: «Скоро мы их наладим, получат хорошего пинка все буржуи». Мать пугалась, просила: «Сынок, рано тебе политикой заниматься». Но Никифор, наскоро поев, приглаживал русые вихры, смеялся, говорил, что он человек рабочий, а не гимназистик, ему бы вот только оружие добыть. И однажды, получив в рабочем совете фабрики доппаек в виде двух буханок ржаного хлеба, положил их аккуратно в холщовую сумку и отправился на рынок.
