Существовали разногласия между двумя капитан-лейтенантами и в тактических вопросах: Баранов верил в силу артиллерии, а Макаров в таран и мины. Если принять ещё во внимание и связи Баранова при дворе, его дворянское происхождение (отсутствие которого угнетало Макарова всю его жизнь), то было очевидным, что именно Баранов, а не Макаров должен был после боя «Весты» олицетворять собой образец моряка-героя и изобретателя на флоте, каким мечтал стать Макаров. Отсюда вся желчь и почти неприкрытая зависть, выплеснутая на страницах макаровского дневника.
Из записной тетради С. О. Макарова за 1876–1878 годы:
«…Я пригласил Баранова в каюту и стаканом шампанского поздравил его со славным делом, которое будет признано целым миром. Баранов уехал, долг мой исполнен, но тяжёлые мысли гнетут и давят меня. Неужели и прежде всегда прославляли тех, кто бессовестно умел себя расхваливать, неужели это знаменитое дело брига „Меркурий“ было такое же фальшивое надувательство, как и дело „Весты“, которое не может выдержать даже слабой критики, из которого можно научиться только тому, что важно не сделать, а суметь рассказать.
Пароход шёл в крейсерство для уничтожения купеческих судов, увидел утром пароход, принял его за купеческий пароход, повернул на дым и, сближаясь двойною скоростью, мало, что он догонял судно, у которого колёса. Увидел, что броненосец, тогда, когда уже было поздно убегать, так что когда повернули, то были от него на очень близком расстоянии. Началась перестрелка, продолжавшаяся 5 1/2 часов. Неприятель, по отзыву всех служащих, стрелял чрезвычайно метко, так что в течение 5 1/2 часов, сделав 108 выстрелов, сделал даже одну пробоину в палубе парохода. Когда командир пожелал употребить мины, то минный офицер лейтенант Перелешин доложил ему, что проводники кормового минного шеста и 4 мины Гарвея были перебиты (замечательна случайность, что штуртрос, проходящий на мостик, остался совершенно цел).
Бомбу разорвало в каюте, при этом ни на полу, ни на стенах ни одного повреждения, только в верхней палубе один осколок. Произошёл пожар, и совершенно нет ни одного обуглившегося места.
Баранов делал следующий манёвр: когда увидит, что били из орудия, то кладёт левее в течение времени от 2 до 6 секунд, когда снаряд летит от неприятеля до него, он успел сделать следующее: скомандовать „лево на борт“, положить руль и уклонить судно так, чтобы снаряд пролетел мимо. Все старания направлены на то, чтобы подвёртывать неприятелю корму и подставлять себя продольным залпам.
Меткость стрельбы поразительная, из 180 выпущенных бомб, по отзывам служащих, 3 попало. Когда броненосец хотел таранить „Весту“, то она залпом, направленным в таран, отвела нос тарана и этим спасала себя от таранного удара. Таким образом, сделано следующее открытие: против таранного удара действовать артиллерией, а против артиллерийского огня действовать рулём (Баранов действовал совершенно логично и правильно. – В. Ш.).
Когда паровые катера с „Ливадии“ готовились для нападения в Пендераклии, то Баранов непременно хотел, чтобы его катера тоже участвовали. Практические упражнения барановских катеров с нашими показали, что они недостаточно умеют скрывать огни, тогда я обратился к Баранову и просил его, чтобы он употребил влияние, чтобы на его катерах было сделано всё возможное, чтобы скрывать огни. Баранов на это сказал мне, что если понадобится, то на катерах рубашками закроют огни. Всё вооружение „Весты“ и их дело – есть затыкание рубашками различных дыр (Макаров явно выгораживает себя, как лучшего специалиста по минам. – В. Ш.). О предварительной подготовке не может быть ни речи, ни мысли; снаряды не лезли в канал (!), сигнальщики не различали судно (!), минёры не могли собрать проводников. Весь расчёт был основан на том, что в данную минуту каждый сорвёт с себя рубаху и ей заткнёт какую-нибудь дыру или пробоину. Если представить себе, что две шлюпки пошли под парусами из Петербурга в Кронштадт, на одной шлюпке сидят моряки (это, надо понимать, шлюпка Макарова. – В. Ш.), на другой люди, совершенно незнакомые с морским делом (это, видимо, шлюпка Баранова. – В. Ш.). Первые проплывут, и с ними не случится на пути ничего интересного, вторые будут штормовать, у них по всей вероятности вырвет парус, лодку повалит на бок, начнёт заливать, рубаху поднимут вместо паруса, шапками будут отливать воду. Словом, плавание будет полно интереса. В Кронштадте их встретят со всевозможными овациями, и люди эти прослывут за истинных героев. Пароход „Веста“ как раз напоминает эту самую шлюпку с авантюристами. Нет ни описания, ни предположений, всё предоставлено воле провидения. Я сказал Баранову, я признаю, что броненосец мог отступить благодаря их огню, но что он не утопил их единственно благодаря скверной стрельбе и счастью. Баранов не хочет слушать и говорит, что неприятель не попал в него потому, что он клал руль. Баранов советует мне оставить мины и заняться артиллерией».
От добровольцев, желающих служить под началом Баранова, не было отбоя. Интересно, что при всём этом сам капитан добился зачисления под своё начало английского консула в Ялте Гардфорда. Последний почти не говорил по-русски, однако попросился на службу, осмотрев в Севастополе покалеченную «Весту» и узнав, что в бою у Кюстенджи на стороне турок участвовали англичане. Отметим, что в ту пору главным командиром турецкого флота являлся адмирал Гобар-паша, некогда британский аристократ и офицер, воевавший против России ещё в Крымскую войну. Это был тот самый Гобар, которому единственному удалось вырваться из Синопского ада, устроенного туркам Нахимовым. Мистер Гардфорд объяснил мистеру Баранову, что просится на «Весту» для того, «чтобы в Англии видели и знали, где настоящее место истинному англичанину ю время борьбы, ведённой Государем Императором во имя прав угнетённого человечества и свободы».
15 июля, сразу после подписания высочайшего приказа о награждении, адмирал Аркас по докладу Баранова телеграфировал в столицу: «…Я считаю своим долгом ходатайствовать о награждении старшего офицера лейтенанта Владимира Перелешина и лейтенанта Зиновия Рожественского орденом Святого Георгия 4-й степени, как лиц, которым подлежит честь спасения парохода и решения боя удачно произведённым выстрелом».
Первоначальный приказ в Петербурге великодушно менять не стали, а на следующий день издали другой, которым лейтенанты Перелешин и Рожественский помимо ордена Владимира были удостоены ещё и Георгиевских крестов в «награду оказанных ими подвигов храбрости». Честь доставить в столицу подробные рапорты Аркаса и Баранова, а также доложить генерал-адмиралу свои «личные объяснения об этом сражении, покрывшем славою наш флаг», была доверена Барановым всё тому же Рожественскому.
