«Это Стелла, – сказал он очарованному мальчику. – Она добрая, можешь ее погладить». Потом начал давать всяческие советы, как делают все знатоки лошадей: «Никогда не подходи к ней сзади, она может испугаться и лягнуть тебя. К лошадкам всегда подходят с левой стороны – вот так, видишь?»
Стелла тем временем опустила голову и принялась пощипывать травку, тут и там проросшую среди камней. Затем дедушка понизил голос и тоном истинного знатока заявил, что эта кобылка – самая что ни на есть подходящая для ребенка. Авелинская порода получена путем скрещивания восточных жеребцов и пони, выращенных в Авелине; от этого получились метисы, хоть и небольшого размера, но при этом чрезвычайно выносливые в работе, легко адаптирующиеся к разным климатическим условиям и – что самое главное – с великолепным характером. Именно синьор Ило посоветовал зятю купить лошадь этой породы и теперь был невероятно горд своим выбором.
Вскоре приехал Беппе, работник, который жил в Поджончино, и вместе с ним все забегали вокруг Стеллы, которую сперва выкупали, а затем запрягли в тележку. Седло и сбруя были в полном порядке; дедушка скрупулезно изучил их, похвалил синьора Сандро за покупку и принялся прилаживать их к лошади, которая спокойно позволяла проделывать с собой всевозможные манипуляции, периодически отвлекаясь лишь на то, чтобы пощипать травку. Когда спустя полчаса кобылка была готова, дедушка Ило забрался в тележку, посадил рядом с собой внука и, наконец, щелкнул хлыстом. Стелла тут же пошла рысью. Тележка пересекла подъездную тропу к имению Поджончино, свернула налево и устремилась по сельской дороге, ведущей туда, где Эра граничит со Стерцей. Стелла появилась на свет как раз в тех краях, поэтому ей, должно быть, уже пришлось проделать этот же самый путь несколькими днями раньше, когда она переходила от старого хозяина к новому.
Работники и крестьяне, с любопытством наблюдавшие с полей за новым приобретением, не могли не заметить два счастливых лица: это радостное мгновение напрочь стерло с черт старика воспоминания о пережитых бедах, боли и треволнениях, а на лице ребенка начертало выражение пылкой надежды и веры в прекрасное будущее.
Как и все дедушки на этой земле, Ило просто обожал своих внуков; их было у него семеро, и каждый души в нем не чаял, ведь дедушка постоянно был рядом – в роли то товарища по играм, то руководителя, то оракула, то советчика. К Амосу он испытывал особую слабость, поскольку очень любил бельканто и всякий раз давал волю чувствам, когда старший внук начинал петь. Когда Амос приезжал навестить деда, тот ставил его на верхнюю ступеньку печурки, стоящей у окна в кухне, и просил спеть что-нибудь специально для него. Амос почти всегда соглашался и, будучи хорошо знаком со вкусами дедушки, частенько исполнял знаменитую арию «Мама, это доброе вино» из «Сельской чести».
Ориана тоже была в восторге от этих необычных выступлений и оказывала деду серьезную поддержку в деле убеждения начинающего певца в том, что пора оставить детские игры и войти в образ театрального артиста.
По мере того как выступления Амоса становились все уверенней и убедительней, запросы у публики росли, а количество зрителей все увеличивалось. Часто бывало так, что в самом конце ужина все члены дружной семьи, прежде чем отправиться спать, настойчиво просили мальчика исполнить какую-нибудь кантату. Это был прекрасный способ закончить тяжелый трудовой день. Дедушка Ило даже стал приводить с собой особо недоверчивых друзей, которые потом возвращались домой заметно потрясенными.
В Лайатико все либо знали, либо были наслышаны о голосе маленького Барди, мальчишки, у которого, как говорили кругом, «природа в одном месте отняла, а в другом наградила». Кое-кто даже робко просил его спеть в церкви по окончании святой мессы, а то и на свадьбе. Так что вскоре Амос пел в местном приходе, где во время венчания ему довелось исполнить знаменитую «Аве Марию» Шуберта, и его с наслаждением слушали и молодые, и приглашенные гости, и просто зеваки. По окончании этого совершенно детского, дилетантского выступления на глазах у слушателей появились слезы: так их растревожил резкий контраст между голосом и картинкой, между природными данными и явным физическим недостатком Амоса…
Шло время, и Амос с каждым днем все больше укреплялся во мнении: чтобы завоевать симпатии окружающих, ему необходимо петь; пение становилось для него своего рода необходимостью, неумолимой неизбежностью, неотъемлемой частью реальности, как собственное отражение в зеркале или тень в солнечный день.
Как бы то ни было, детям всегда по душе внимание публики. Амос ничем не отличался от других, и ему нисколько не сложно было потакать просьбам и похвалам родственников и друзей. Выступать и тем самым вызывать всеобщий восторг было для него лишь очередной игрой. Он слышал, как родители говорили о том, что его просто необходимо как можно быстрее записать на музыкальные курсы. Эта идея ему тоже нравилась, поскольку до сих пор ему был закрыт доступ к прекрасному фортепиано в колледже, на котором во второй половине дня играли старшие ученики, а ему лишь единожды удалось тайком подкрасться к нему и прикоснуться к клавишам на несколько минут.
Вернувшись в колледж после летних каникул, Амос вместе с некоторыми другими учениками был неожиданно вызван к маэстро Карлини, преподавателю игры на фортепиано, о котором он уже был наслышан от своих товарищей, и после короткого знакомства сразу же начался урок музыки.
Очень скоро Амос со товарищи освоили нотную грамоту и сольфеджио. Честно говоря, ему было немного скучно, но он утешал себя тем, что в один прекрасный момент все-таки сядет за пианино и начнет играть. Так и произошло спустя несколько дней. Под присмотром учителя ему наконец было позволено опустить руки на клавиатуру и сыграть своими пальчиками первые пять нот – сначала в прямом, а затем и в обратном направлении: до, ре, ми, фа, соль, фа, ми, ре, до…
Уже через несколько минут он почувствовал, как у него заболели запястья и верхняя часть кисти, но он терпел, опасаясь разозлить учителя, который тем временем делал какие-то пометки, не обращая на него ровным счетом никакого внимания; наконец преподаватель остановил мальчика, позволил передохнуть несколько секунд и дал новое задание. Амос хотел играть по-своему, как играл обычно на органе в родной деревне по окончании воскресной мессы, но, разумеется, делать это было нельзя, поэтому он строго следовал указаниям учителя.
Невзирая на то что особого желания учиться у него не было, Амос все же испытал определенный трепет, когда у него в первый раз получилось сыграть небольшое упражненьице по методу Бейера. Он сыграл десять раз подряд, мечтая о том, как однажды исполнит его перед своими родителями, а возможно, и перед друзьями из Ла Стерца, которые наверняка ни разу не видели фортепиано вблизи.
