Лидеры сионистской организации стремились, как уже было сказано, к нейтралитету. Только доктор Вейцман обещал Жаботинскому поддержку, но она была ограниченной, ибо Вейцман сосредоточил в то время свои усилия на осуществлении декларации Бальфура [4]. Лишь изредка он знакомил Жаботинского кое с кем из своих влиятельных друзей.
Летом 1915 года Жаботинский в последний раз побывал на своей родине – в России. По дороге он остановился в Копенгагене, где состоялась сессия сионистского исполнительного комитета. Он не был его членом, но его просили принять участие в совещании. Ехиэль Членов, Якобсон и Артур Хантке потребовали, чтобы он оставил идею создания еврейского легиона, так как это «уголовное дело», которое может навсегда похоронить все сионистское движение. Напрасно он обвинял их в политической слепоте, что их вера в победу Германии ни на чем не основана. Он даже предложил им компромисс: пусть сионистская организация заявит, что она нейтральна и у нее нет никакой связи с теми, кто выступает за создание легиона, сам же Жаботинский выйдет из организации и будет действовать самостоятельно. Этот компромисс тоже был отклонен. Лидеры движения, со своей стороны, решили всячески мешать Жаботинскому в осуществлении его идеи. Сионистские организации всех стран получили указание бороться против пропаганды в пользу легиона. «Я вдруг оказался один в борьбе с сионистскими организациями во всем мире», – вспоминал впоследствии Жаботинский.
Но он не сдался, а, наоборот, усилил свою борьбу. Были люди поддержавшие его. Среди них Меир Гросман, который вместе с ним основал в Копенгагене газету «Ди Трибуне», выходившую на идиш. Он же занялся затем пропагандистской работой в Лондоне. Поддержали его и Иосиф Кован и доктор Монтегю Д. Идер. Но что они могли сделать против мощных сионистских центров.
Против идеи создания легиона выступила и еврейская молодежь в восточном пригороде Лондона – Уайтчепле. Эти потомственные ремесленники, эмигрировавшие из России, сначала проявили к ней полное безразличие, а затем и открытую неприязнь. Назначенные в Уайтчепле собрания в пользу легиона были сорваны, а ораторов забросали камнями и картошкой.
Однако Жаботинский не отступал, несмотря на атмосферу ненависти и клеветы, сгущавшуюся вокруг него. Все были против, даже «уважаемые евреи» из ассимилянтов, действовавшие за кулисами. Им подыгрывал и Георгий Чичерин (впоследствии нарком иностранных дел СССР), дирижировавший на «левом» фланге. Но Жаботинский был непоколебим. Вначале он жил в Лондоне на одной квартире с доктором Вейцманом. Как-то тот ему признался: «Я не смог бы работать в такой атмосфере ненависти, среди враждебных мне людей. Такое ежедневное давление угнетало бы меня, парализовало бы желание работать». В такой атмосфере Жаботинский боролся целых два года после возвращения в Лондон из России в августе 1915 года. Но постепенно тучи стали рассеиваться и горизонт проясняться. Его личные контакты расширялись. Он встречался с членами парламента, план основания легиона обсуждался в нижней палате, хотя и не удалось заинтересовать им Черчилля, в то время министра военного снабжения. Встреча Жаботинского с редактором внешнеполитического отдела газеты «Таймс» Генри Викхемом Стидом открыла перед ним многие двери. «Таймс» была влиятельной газетой, с мнением которой считались даже высшие эшелоны власти. Большую помощь оказал Жаботинскому Леопольд Эмири, член парламента и один из секретарей военного министра лорда Дерби. Он помог передать в кабинет министров докладную записку Жаботинского и Трумпельдора, и весной 1917 года план создания легиона был в принципе принят. Жаботинский воспользовался И помощью полковника Патерсона, когда тот приехал в Лондон и получил поддержку двух крупнейших английских газет «Нейшн» и «Манчестер Гардиан». Идея легиона заинтересовала также выдающегося южно-африканского политического деятеля Смэтса.
К тому времени усилилось влияние «восточной» школы, утверждавшей, что основные военные действия будут разворачиваться на востоке. В обоснование новой ориентации внес немалый вклад и Жаботинский, опубликовав на английском языке книгу «Турция и война», в которой снова высказал идею расчленения Турции и включения Эрец-Исраэль в британскую сферу влияния. Трумпельдор задержался в Лондоне всего на несколько недель и летом 1917 года выехал в Россию, чтобы организовать там стотысячную еврейскую армию, которая через Кавказ будет пробиваться к палестинскому фронту. Революция в России и начавшийся там хаос помешали осуществлению этого плана.
И все же борьба Жаботинского увенчалась успехом.
23 августа 1917 года официальная английская «Газет» объявила о создании еврейского легиона – «38-го батальона королевских стрелков». Его солдаты носили обычную форму британской армии, лишь на кокардах красовался семисвечник со словом «Кадима» (Вперед). Командиром батальона был назначен полковник Патерсон. Жаботинский, верный своему правилу подавать пример, был зачислен рядовым. Позднее, обдумывая этот шаг, он пришел к выводу, что ему лучше было бы оставаться вне армии и продолжать пропаганду, не будучи стесненным армейской дисциплиной, но характер взял верх над логикой. Итак, он стал рядовым (правда, за два дня до выезда в Эрец-Исраэль его произвели в офицеры) и к мрачному «Слово о полку» – зеркалу подавленности – прибавилась насмешка над самим собой: «Очкарик, который, как и его товарищи, нападал по приказу на мешок с сеном, имитировавший немца, и попадал штыком в живот вместо сердца…»
Как и положено рядовому, он подметал пол в казарме, драил столы в сержантской столовой, мыл посуду. 2 февраля 1918 года еврейский батальон маршировал по улицам Лондона, Люди приветствовали его: над крышами реяли бело-голубые флаги, а дочери Израиля забрасывали солдат цветами…
38-й батальон прибыл в Эрец-Исраэль до того, как были освобождены Самария и Галилея. Тем временем был организован 39-й батальон, американский (мобилизацией в США и Канаде занимались Рувен Брайнин, Давид Бен Гурион и Ицхак Бен Цви), а в самом Эрец-Исраэль под влиянием выступлений Жаботинского в Иудее был сформирован 40-й батальон. Летом 1918 года еврейские части прибыли на фронт и заняли позиции в горах Эфраим в районе дороги из Иерусалима в Шхем. В августе их направили на Иорданский фронт (примерно в 15 километрах от Мертвого моря), где они провели пять недель в крайне тяжелых условиях. Солнце было страшнее артиллерийского огня, очень утомляли и пешие переходы. Малярия наносила больше потерь, чем сами бои. Жертвы ее покоятся под звездой Давида на военном кладбище на горе Скопус в Иерусалиме. После тяжелых боев 38-й батальон занял переправу через Иордан в районе Ум-Эс-Шарт, а 39-й – город Эс-Салт.
