В замке у сэра Бентама собиралось лучшее провинциальное общество – старинное французское дворянство и высшая буржуазия. Общество это совсем не походило на то, какое Милль встречал в Англии, в доме своего отца. Его поражал «контраст между откровенностью, общительностью и любезностью французов и суровыми английскими нравами, требующими, чтобы каждый относился ко всем окружающим, как к своим злейшим врагам». Таким образом, время проходило разнообразно и интересно, хотя большую часть дня Милль по-прежнему посвящал занятиям. Однажды ему случилось целый день провести без книг: Бентамы переезжали в другое место и книги надо было упаковать с другими вещами. Бедный Милль совершенно растерялся и очутился в самом беспомощном положении. Обыкновенно он вставал очень рано, но теперь пишет в своем дневнике: «Нарочно долго не вставал и лежал в постели, чтобы как-нибудь скоротать время». Весь день этот 14-летний мальчик томился скукой и не знал, куда ему себя девать; попробовал пойти гулять подальше, но к обеду пришлось вернуться домой. В течение вечера Милль так истомился, что на следующий день кто-то сжалился над ним и достал ему несколько книг. Настроение духа его тотчас же изменилось, как только он снова почувствовал себя в своей родной стихии, и он с удовольствием принимается опять заносить в дневник отчет о своих ежедневных занятиях.
Этот эпизод настолько характерен, что не нуждается в комментариях. Милль вырос среди книг, думал о книгах, развлекался только книгами, и они сделались для него такими же необходимыми, как вода для рыбы. Но хотя воспитание и ослабило восприимчивость Милля к впечатлениям окружающей жизни, по натуре он не был сухим, педантичным, книжным человеком. Чудная южная природа производила на него свое действие. Только что описанное происшествие случилось вскоре после его приезда во Францию, и надо думать, что, если бы оно случилось попозже, наш юный жрец науки сумел бы с удовольствием провести свободное время. К сожалению, Бэн, по которому мы цитируем дневник Милля, обрывает этот дневник на самом интересном месте. По его словам, последующая часть дневника производит совсем другое впечатление и доказывает, что Милль все более и более увлекался природой; стиль его теряет свою прежнюю лаконичность и сухость – он пространно описывает крестьянские обычаи, сцены мирной деревенской жизни и поэтичные приморские пейзажи, которые приводят его в восторг своей красотой.
Из Тулузы Милль предпринял экскурсию в Пиренеи и провел несколько недель на вилле сэра Сэмюэла у подножья одинокой скалистой горы, неподалеку от Монпелье; грандиозная горная природа глубоко поразила воображение юноши, и он заканчивает описание этой живописной местности восклицанием: «Jamais je ne l'oublierai, la vue du côté méridional!» («Я никогда не забуду вид на южную сторону!»).
В Монпелье Милль прослушал курс лекций по химии, зоологии и философии. Он остался очень доволен результатами своего первого и последнего опыта университетских занятий, но еще больше пользы он вынес из общения с французскими студентами и профессорами. Он говорит по этому поводу в своей автобиографии:
«Пребывание во Франции было для меня особенно полезным потому, что доставило мне возможность провести целый год в свободной и радостной атмосфере континентальной жизни. Из своего знакомства с французским обществом я вынес глубокий и постоянный интерес к континентальному либерализму, за успехами которого я с этого времени следил так же усердно, как за английской политикой. Это, в свою очередь, оказало самое лучшее влияние на мое умственное развитие, избавило меня от коренной английской ошибки судить обо всем в мире по английской мерке».
В июле 1821 года Милль вернулся на родину, и его жизнь пошла прежним порядком, с той только разницей, что отец предоставил ему больше свободы в распределении своих занятий и перестал давать ему уроки. Прочитанные книги были единственными событиями за это время, которые Милль считает достойными упоминания в своей автобиографии. Он случайно познакомился с историей Французской революции и был глубоко поражен тем, что демократические принципы, не имевшие в 20-х годах успеха в Англии и Европе, достигли такого торжества во Франции в конце прошлого столетия и были в течение долгого времени символом веры для всей нации. Раньше Милль имел очень смутные представления о Французской революции. Он знал только то, что французы свергли абсолютную монархию Людовиков XIV и XV, казнили короля и королеву, гильотинировали множество людей, в том числе и Лавуазье, и, в конце концов, подчинились деспотизму Бонапарта. Но когда Милль узнал подробности великого переворота, он увлекся им с юношеским энтузиазмом. Ему казалось, что в будущем может повториться нечто подобное, и он мечтал о славе играть роль жирондиста в английском конвенте.
Примерно в это же время Милль прочел трактат Дюмона «Принципы законодательства», содержащий в себе подробное изложение взглядов Бентама. Он сам следующим образом описывает впечатление, произведенное на него этой книгой:
«Чтение трактата Дюмона составило эпоху в моей жизни и было поворотным пунктом в моем умственном развитии. Все мое предшествующее воспитание было до известной степени основано на учении Бентама. Отец с ранних лет учил меня прилагать к делу бентамовский критерий „наибольшего счастья“; тем не менее с первых же страниц книги Дюмона этот принцип поразил меня, как нечто совершенно новое. Особенно сильное впечатление я вынес из первой главы, в которой излагается критика Бентамом ходячих суждений о нравственности и политике, основанных на таких фразах, как „естественный ход вещей“, „закон природы“, „нравственное чувство“ и так далее. Бентам доказывает, что все это не что иное, как скрытый догматизм, который не приводит никаких обоснований чувству, а выставляет само чувство как основание умозаключения. Раньше мне не приходило в голову, что с помощью принципа наибольшего счастья можно покончить со всеми такими рассуждениями. Я стал считать, что все прежние этические доктрины отжили свое время и наступает новая эра человеческой мысли. Когда я дочитал трактат Дюмона, я сделался другим человеком. Принцип полезности, как его понимает Бентам, сделался краеугольным камнем всей совокупности моих отрывочных и несистематических знаний. Теперь у меня был свой символ веры, своя доктрина, своя философия, своя религия в самом великом смысле этого слова, – религия, распространение которой мне казалось высшей целью жизни».
Мало-помалу Милль освободился от непосредственного влияния отца и завел свой собственный круг знакомых. Среди них особенно выделялся Чарлз Остин – молодой человек на несколько лет старше Милля, недавно окончивший Кембриджский университет, среди воспитанников которого он приобрел большую популярность своим ораторским талантом. Он был самым влиятельным членом студенческого клуба, служившего обычной ареной для умственных состязаний лучшей части кембриджского студенчества. Чарлз Остин первенствовал во всех дебатах и обыкновенно выходил из них победителем. По окончании университета он не порывал связи с прежними товарищами и продолжал играть среди них роль вождя. Через него Милль познакомился с Маколеем, лордом Ромелли и другими молодыми людьми, приобретшими впоследствии известность на поприще политики и литературы. Бэн рассказывает о впечатлении, которое Милль производил на компанию бывших кембриджских студентов: их поражал контраст между его детской фигурой и тонким голосом и силой его строго логичной последовательной аргументации.
