Мы, — говорит, — давно знаем друг друга, поэтому давайте будем откровенны. Будем, — говорит, — смотреть правде в глаза. Успешное завершение строительства стало возможным благодаря чему? Благодаря как нашей дружбе и сотрудничеству, так и искусному руководству мистеров Ху, Ю, и Йи.
И тут уж все прямо изнемогают от рукоплесканий. Переглядываются друг с другом, многозначительно кивают. Вот, дескать, голова этот ваш вице-президент! Прямо тебе кладезь мудрости. Ну хоть тресни, лучше не скажешь.
А мистер Ху, змеюка, смотрит на меня так ласково, что тебе отец родной. И объявляет, что теперь пришла моя очередь что-нибудь такое произнести. Мол, посачковал и хватит, а сейчас давай, вкладывай свою лепту в наше общее дело! И вот под радостные возгласы моих китайских коллег я срываю с груди салфетку, и, расплёскивая своё желтое вино, поднимаюсь со стула.
Ах, сколько раз я давал себе зарок не высовываться, когда не надо! Ну, чего, казалось бы, проще: когда не просят — молчи, когда просят — говори то, что просят. Так нет же, опять кольнула в зад этакая игривая заноза и стало невтерпёж от желания ляпнуть чего-нибудь особенно задушевного. Я сказал:
— Жил в восьмом веке замечательный китайский поэт Бо Цзюй-И…
За столом воцарилось испуганное молчание.
Так случилось, что перед самым отъездом в Китай мне на глаза попалась книжка китайской классической поэзии. Я взял её с собой и читал в самолёте, наслаждаясь древней восточной мудростью. Особенно мне понравилось стихотворение Бо Цзюй-И под названием “Спрашиваю у друга”. Поэт рассказывает о том, как он посадил орхидею, но вместе с нею взошла полынь.
Неокрепшие корни сплелись так, что вместе растут.
Вот и стебли, и листья уже появились на свет.
И душистые стебли, и листья зловонной травы
С каждым днём, набирают всё больше сил.
Мне бы выполоть зелье — орхидею боюсь задеть,
Мне б полить орхидею — напоить я боюсь полынь.
Меня восхитила эта горько-ароматная символика сплетения орхидеи и полыни, прекрасного и гадкого, добра и зла, которые невозможно разъединить. Я увидел в этом образ сегодняшнего Китая, в котором переплетаются изумительная древняя культура и омерзительная нынешняя идеология.
Разумеется, я не собирался делиться этими порочными мыслями со своими китайскими товарищами. Я вообще не знаю, чем я собирался закончить свой тост. Просто мне очень хотелось поразить воображение товарищей знанием их древней культуры. И вот, я радостно объявил, что жил, дескать, на свете китайский поэт Бо Цзюй-И, и услышал в ответ зловещую тишину. И переводчик Шао Чжан, хитрый политикан, тоже молчит, как в рот воды набрал.
За время пребывания в Китае я научился тонко чувствовать незримые волны политического настроя моих хозяев. Я уловил мгновенно возникшую настороженность, граничащую с тревогой. Явно старик Бо Цзюй-И был у них не в почёте. Уж кто его знает, чем он провинился. Может, тем, что печатается на Западе. А может, тем, что жил слишком давно, и потому неясно, как он отнёсся бы к великим социалистическим свершениям. В общем, неважного я выбрал себе героя.
Но деваться некуда, я продолжаю с надрывом:
— Этот замечательный китайский поэт написал замечательное стихотворение о том, как он посадил замечательную орхидею, но вместе с ней взошла полынь.
Переводчик молчит, только недобро косит своим китайским глазом. Я говорю:
— Чего молчишь? Давай переводи.
Он отвечает по-английски:
— Какое это имеет отношение к дружбе и сотрудничеству?
— Когда закончу, тогда и узнаешь, — говорю я.
— Ну, вот когда закончишь, тогда и переведу.
Тут я окончательно понял, что влип. Подвёл меня китайский классик. Надо выкручиваться. Я говорю:
— Замечательный поэт Бо Цзюй-И, — говорю, — не знает, что делать: поливать орхидею или полоть полынь. Но мы с вами знаем, что делать. Мы должны немедленно выпить за нашу дружбу и сотрудничество, благодаря которым произошло успешное завершение!
Судя по длине перевода, я понял, что хитрый Шао Чжан отбросил всю эту двусмысленную лирику и перевёл одну последнюю фразу. Что тут началось! Китайцы мои вскочили, захлопали, стали трясти мне руку и поздравлять с тем, какой прекрасный и глубокомысленный тост я придумал. Лично мистер Ху говорит:
— Я, — говорит — всегда знал, что ты, Алекс, очень умный, просто это в глаза не бросается.
А вице-президент мой сказал так:
— Ты, Алекс, произнёс прекрасную речь. Хорошо, что никто из них ничего не понял.
Время мчит вперёд, время катится, как пелось в скабрёзной русской частушке.
Прокатились месяцы, прозвенел мой звонок, и пришло время насовсем прощаться с моими китайскими друзьями. И вот уже застенчивый юноша Шао Ли грузит меня вместе с чемоданами в свой неизменный джип и везёт в город, на станцию, отправлять в далёкий, неведомый западный мир. Как всегда, с нами в машине хитрый переводчик Шао Чжан и несколько начальников разных калибров.
— Ну, что, — говорит один начальник, который поглавнее, — хочешь опять приехать в Китай?
Я говорю, что хочу. Я не лицемерю. Мне жалко расставаться с этими милыми людьми, в которых удивительно уживаются наивность и коварство, искренность и лживость. Несмотря на различие идеологий, между нами протянулась невидимая нить взаимной симпатии. Один начальник, в знак особого расположения, переходит на русский язык:
— Очень хорошо, товарищ, — говорит он, хлопая меня по колену. — Сегодня хорошая погода. Партия — наш рулевой.
Я, как могу, отвечаю по-китайски:
— Хэн хао. Сье сье. Цай тье. [1]
Им, конечно, проще. Они все учили в детстве русский язык, и основополагающие фразы из букваря навечно застряли у них в мозгах. Мы выгружаемся из джипа. Самый хилый на вид начальник хватает мой самый тяжёлый чемодан. Я знаю, что этот начальник — секретарь партийной организации, но я этого знать не должен. От нас, иностранных друзей с Запада, все старательно скрывают свою партийность. Такова инструкция свыше.
— Ше-хихияну, ве-хигияну, ве-кииману, лазман хозе,[2] — молюсь я про себя, переходя с китайского на иврит. — До каких дней я дожил! Партсекретарь тащит чемодан беспартийного еврея!
Я пытаюсь ему помочь, но тщедушный партсекретарь меня отпихивает.
— Здравствуйте, товарищ! — радостно выкрикивает он сквозь одышку. — Как поживаете! Мальчик и девочка идут в школу!
