А розы англо-бельгийца-француза были подобны крупному предприятию, выдавливающему с рынка мелюзгу.
Даже походка у Симона бодрее, чем у отечественных господ, не говоря уже о пораненном авиаторе.
- Вот наш воздухоплаватель. Читали в "Приазовском крае"? Господин Игнатенков.
- Знаю. Сын Александра Радионовича Игнатенкова. Не так ли?
Чистая русская речь. Доброжелательный взгляд, никакой ущербности или стремления подавить конкурента. Европа, милостивые государи, чувствуется!
Застольный разговор вели доктор, судебный следователь и Симон. О том, какие акции следует покупать, о состоянии биржи, Северо-Американских Штатах. О Штатах, правда, пришлось к слову, - Симон вспомнил, как в прошлом году американцы высадили войска в малоизвестной стране Никарагуа, - у них сила, они одни такие могучие на своем континенте. И тут же перенеслись в Европу, там сам черт ногу сломит. По сведениям особой экспедиции, снаряженной Советом съезда горнопромышленников юга России, одни Балканы представляют собой огромный рынок каменного угля. Но! Внешний рынок, увы, захвачен английским углем.
Симону этот факт был досаден, ибо он, как ни странно, патриот России. Впрочем, что ж странного? От успеха донецкой промышленности зависел и его успех!
Нине и девушкам эта тема показалась не совсем интересна.
- А правда, что авиаторам за каждый полет платят бешеные деньги? А правда, что появилась неуловимая шайка конокрадов? А может, преступник отомстить следователю?
Макарий и следователь отвечают. Симон занимается белорыбицей, но взглядом показывает, что следит за нитью беседы. Воспитанный мусью.
Хозяйка, полная жизни, смуглая, зеленоглазая женщина, старается не упускать его из виду, но без навязчивости, а с веселым любованием. Не забывает она и остальных гостей, обращаясь к каждому как горячий ветер-"афганец" - пролетел и забыл.
В Татьяне Федоровне таится столько нерастраченной жизненности, что рядом с ней доктор Ларионов кажется поникшим стебельком.
Следователь Зотов, ухватившись за вопросы о преступниках и преступлениях, с удовольствием рассказал жуткую историю, - очевидно, веселое настроение компании было противоестественно его нраву.
Девушки отвернулись от него, почувствовав, что он привык обходиться без радости и не желает ее другим, и он тоже занялся белорыбицей.
Рядом с Макарием сидел фельдшер Денисенко, стройный усач, и негромко говорил о том плачевном состоянии, каковое может последовать из замужества российской девицы с каким-нибудь Джеком.
- От смешения народов вымрем, как нынче кочевники мруть, - сказал Денисенко и выпятил большой подбородок. - Сифилис, воровство... Наши мужики приходят на шахты - и то же самое: пьянство, разврат... А Джекам за одну и ту же работу платят в двадцать раз больше.
- Очень вкусно! - сказал Симон хозяйке. - У вас замечательный стол... Какая красивая семья... - Он повернулся к фельдшеру и спросил: - А как вам? Правда, хозяева очень приличные и симпатичные?
- А кто, собственно, возражает? - усмехнулся Денисенко и вдруг зло добавил: - На Россию привыкли глядеть как на консерву.
- Голубчик, что это вы не в духе? - удивилась хозяйка. - Что вы задираетесь?
- О, да, со времен Петра Великого, - заметил Симон и обвел всех улыбающимся взглядом.
- Но почему у вас иностранцу платят больше? - спросил Макарий, чтобы отвлечь Симона от Денисенко.
- Наши-то, небось, все пьяницы и воры, - примиряющим тоном сказала хозяйка.
- Вот! - развел руками Симон. - Я люблю русских. Я родился в России... Но русские еще не готовы к свободному труду.
- Бросьте вы нас бранить, ей-Богу, - сказала Нина. - Поглядите на здешних больных... Страшно становится! Какой уж тут свободный труд?
- Думаете, я бездушный? - Симон сдвинул черно-рыжие брови и покачал головой. - Горе и человеческие страдания ранят и мою душу. Я вижу: русские сильны своей артелью, но в одиночку не умеют, они без контроля пропадают. Даже ваши писатели пишут: как только кто-нибудь почувствует себя в отдельности, так сразу же делается лишним человеком.
- Не согласен! - сказал Макарий. - Все авиаторы летают в одиночку, а не артельно... Я, например, не чувствую себя лишним...
- Я фигурально выразился, - ответил Симон. - О русском человеке вообще. В Европе у человека больше прав, там каждый ценится дороже и сам себе контролер. Надеюсь, я не задел ничьих чувств? Свободный человек не боится правды. Не боится и жить во имя прогресса.
- Хватит, хватит политики! - воскликнула хозяйка, глядя на Макария. Накинулись скопом, прямо как малые дети! - Она наклонила голову набок и показала ему взглядом, что просит больше не задевать великолепного сэра Симона.
Подобный же взгляд достался и фельдшеру Денисенко. Но фельдшер невинно усмехнулся в ответ:
- Какая там политика? Кто накинулся? Господин Симон, кто на вас накинулся?
- Что вы? - сказал англо-франко-бельгиец. - Я же понимаю.
Его не могли уязвить ни какой-то фельдшер, ни свалившийся с неба авиатор. Он был выше примитивных национальных амбиций, словно действительно стоял на каменном фундаменте европейских традиций.
- Да что вы понимаете! - вдруг подал голос мрачный следователь Зотов. Ваше-то счастье, что вы сугубый матерьялист и капиталист.
Нина захлопала в ладоши, закричала:
- Браво! В точку попали!
- Кстати, - сказал Симон доктору Ларионову. - Петр Петрович, советую брать акции Русско-Азиатского.
- А Азовско-Донского? - спросил доктор.
- Нет, лучше Русско-Азиатского. - Симон сделал кистью правой руки уверенное движение. - Он связан с военными заводами.
- А я думал - Азовско-Донской, - задумчиво сказал Ларионов.
- Да нет! - ответил Симон.
Длинное лицо Ларионова с длинным носом, узкими глазами и высоким лбом, переходящим в лысину, сделалось растерянно-лукавым. Он покосился на молодых людей и спросил:
- Почему же так?
Симон стал объяснять, и двухсотпятидесятирублевые банковские акции, о которых он говорил и которых большинство собравшихся никогда не видели, будто натянули какую-то струну. Симон зажег воображение Макария, как бы окропив ценные бумаги русской кровью. И вот стяги освободительной войны, Шипка, Плевна и, главное, наступление на Константинополь, вот торжество России на Балканах. . .
В докторе проснулись воспоминания детства. Он велел жене принести журнал с портретом "белого генерала", и она пошла из зала, летя легкой походкой по чуть скрипящими половицам.
Но пока она несла изображение Михаила Дмитриевича Скобелева, Симон ввел в свой рассказ честного маклера Бисмарка вкупе с англичанкой, и, когда среди черного дыма на фоне белых облаков появился в гуще боя на белом коне генерал, русское сердце сжало скорбью и досадой.
