Ознакомительная версия.
Истинную легитимность монархия начала приобретать после референдума по законопроектам о политической реформе 15 декабря 1976 г., когда только 2,6 % из принявших участие в голосовании высказались против реформы[559]. Иными словами, только один испанец из 50 выступал за сохранение старого порядка. Мирный путь перехода к демократии был открыт.
9 февраля 1977 г. были восстановлены дипломатические отношения с Советским Союзом: для испанцев этот акт был мерилом того расстояния, которое прошло со времени смерти Франко. Как отмечала лондонская «The Financial Times» 11 февраля 1977 г. в статье «Мадрид идет на мировую с Москвой», «Этот шаг был бы немыслим при генерале Франко, который обещал, что никакой советский посол никогда не ступит в Мадрид при его жизни». Но Франко был мертв.
1 апреля король подписал декрет о ликвидации аппарата «Национального движения», а 9 апреля правительство приняло решение зарегистрировать Компартию Испании как легальную политическую организацию. Король выполнил свое обещание, данное Каррильо, Каррильо — свое.
15 июня 1977 г. состоялись выборы в Учредительные кортесы. В мае следующего года, в канун голосования в комиссии по выработке конституции о форме государства, был проведен опрос общественного мнения: за монархию высказались 44 % респондентов, за республику — 16 %, безразличные составили 18 %. 11 мая голосование в комиссии отразило сходные результаты: за статью, гласившую: «Политической формой испанского государства является парламентская монархия», высказались 23 члена комиссии, 14 — воздержались. На пленарном заседании Учредительного собрания в июле 1978 г. за монархическую форму государства проголосовали 196 депутатов, включая представителей Компартии, 115 воздержались (преимущественно социалисты) и только 9 проголосовали против[560]. 28 ноября 1978 г. Учредительные кортесы приняли Конституцию, узаконившую концепцию парламентской монархии.
6 декабря проект Конституции был вынесен на референдум и получил одобрение 87,8 % от числа голосовавших. После подписания королем Конституция вступила в силу 29 декабря 1978 г.
Согласно статье 1-й, «Испания конституируется в правовое социальное и демократическое государство. Политической формой испанского государства является парламентская монархия». Согласно статье 2-й, «Конституция основана на нерушимом единстве испанской нации, единой и неделимой для всех испанцев Родине; она признает и гарантирует право на автономию для национальностей и регионов ее составляющих, а также солидарность между всеми ими»[561].
Это было не то будущее, о котором мечтал и к которому, как он полагал, Франко вел страну. Но можно ли с уверенностью утверждать, что среди тех камней, что составляют здание современной Испании, нет ни одного, который был бы заложен рукой Франко?
* * *
Так каким же он был, последний европейский диктатор? Еще при жизни Франко его биографы отмечали, что, несмотря на крайний прагматизм, граничивший порой с цинизмом, диктатор оставался верен своим принципам и своему прошлому: «Приспособление каудильо к обстоятельствам было, несомненно, поверхностным и иллюзорным»[562], — с уверенностью писал английский исследователь Б. Крозье в биографии Франко, увидевшей свет за восемь лет до смерти диктатора. С этим суждением и ему подобными трудно согласиться: в них — только доля истины.
Франко был «многолик», и некоторые черты его имиджа высветились только после его смерти, равно как и результаты его деятельности. Франко прожил долгие годы — его жизнь прервалась за несколько дней до восьмидесятитрехлетия. Менялся мир, и он не мог оставаться прежним в этом меняющемся мире.
Франко был верен своему прошлому, воспоминания о гражданской войне преследовали его до последнего вздоха. Те, кто противостояли ему в схватке 1936–1939 гг., а затем «побежденные», для него продолжали быть воплощением вселенского Зла, «Анти-Испанией». В беседе с Салгадо Араухо, комментируя неоднократные пожелания дона Хуана быть «королем всех испанцев», Франко с раздражением заметил: «Значит, всех побежденных, баскских и каталонских сепаратистов, коммунистов, социалистов, членов Национальной конфедерации труда, республиканцев различных направлений, а также террористов. Почему же нет? Все они — испанцы»[563].
Известный каталонский историк Ж. Фонтана в предисловии к книге «Испания во времена франкизма», исследуя феномен насилия, легализованного самими руководителями националистической зоны, писал: «Репрессии выполняли во франкистском лагере фундаментальную политическую функцию… парализовать врага при помощи террора». Эта функция сохранялась почти до самой смерти Франко. Очередной «Закон против терроризма», вступивший в силу 27 августа 1975 г., приносил свои кровавые плоды вплоть до последних минут жизни Франко. С одним лишь исключением: репрессии стали носить «точечный», а не массированный характер, да и политзаключенных к моменту смерти Франко едва насчитывалось 500 человек, хотя и один несправедливо осужденный — уже человеческая трагедия.
И все же Франко в последние годы жизни был уже не тот, что в годы гражданской войны и первого послевоенного десятилетия. И хотя он, узнав о принятии Испании в ООН в декабре 1955 г., сказал: «Изменились вы, но не мы», именно с этого времени сам он стал поддаваться ветру перемен. Но только тем переменам, которые, как он полагал, не угрожали сохранению режима.
Однако как раз санкционированная им под влиянием обстоятельств, внутренних и внешних, либерализация экономики в конечном итоге поколебала фундамент режима, вызвав к жизни такие силы, которые в исторической перспективе и обеспечили «транзисьон». И не случайно некоторые исследователи, особенно в последние годы, называют отказ от автаркии и либерализацию экономики «революцией сверху».
Ко времени ухода из жизни Франко большинство испанцев проживало в городах, причем в крупных: 15 миллионов населения жило в городах, превышавших 50 тыс. жителей. Вековой антагонизм между теми, кто жил в больших городах, и теми, кто — в маленьких «пуэбло», что питало в какой-то мере разделение на «Две Испании», стал исчезать.
К этому времени Испания вышла на 6-е место в мире по судостроению и на восьмое — по автомобилестроению. По подсчетам X. Висенса, «в 1963–1972 годах валовый продукт увеличивался в среднем за год на 10,7 процента. Это позволило стране обогнать в 1965 году Бельгию, в 1966 году — Нидерланды, в 1968 году — Австралию и в 1970 году — Швецию и занять пятое место в капиталистической Европе и восьмое в капиталистическом мире по объему промышленного производства»[564]. Финансировались эти планы за счет доходов от туризма, возросших с 385 миллионов долларов в 1961 г. до 2,5 миллиардов долларов в 1972 г., и за счет денежных переводов от рабочих-эмигрантов, увеличивавшихся за этот период с 116 миллионов до 1 миллиарда долларов.
Ознакомительная версия.
