С момента сообщения Москва загудела. Гремели крыши, по которым московские мальчишки бесстрашно пробирались к Дому союзов. Первая ночь была бессонной — и от самого известия, и от того, как волнами накатывался с улиц гул, крики и свистки милиции.
Известно, какое огромное количество людей погибло, задавленное возбужденной толпой, неуправляемыми потоками стремящейся отовсюду к Колонному залу Дома союзов, где лежал теперь уже не страшный всемогущий наш хозяин. Но откровенно выражать свои чувства опасались — всесильный Берия был еще жив.
Первую половину отпуска мы провели с мужем в Пестове, а в августе в Ялте должны были состояться большие торжества: открытие памятника Антону Павловичу Чехову, которое приурочили к 90-летию Марии Павловны.
Мужу очень хотелось поехать в Крым. Я на эту тему говорила с профессором, наблюдавшим его, и он довольно спокойно разрешил — при соблюдении строгого режима: прогулки только с 6 до 8 утра, остальное время — в покое в тени.
В Гурзуфе в домике Ольги Леонардовны одновременно с нами жил Виталий Яковлевич Виленкин, а неподалеку на «Вилле роз» снимали комнату наши друзья Петровы. Ольга Леонардовна и Софья Ивановна жили в ялтинском доме. К нашему приезду в Гурзуф, где за нами очень хорошо ухаживала Капитолина Николаевна, пришло письменное распоряжение Барыни, чтобы Николай спал в ее комнате, где всегда прохладно. Головой к окну поставили раскладушку и, действительно, мужу там было очень хорошо.
Как только мы расположились в домике, я пошла на почту звонить в чеховский дом: здороваться, благодарить, передать приветы от Виленкина, мужа и Петровых. Через два дня мне было «приказано» явиться в Ялту.
Из Гурзуфа в Ялту ежедневно ходил катер, его причал был очень близко от «синей калитки». Иногда экскурсанты настойчиво рвались в садик, уверяя нас, что это музей. А один раз я подслушала монолог Капитолины Николаевны (это было в один из приездов в Гурзуф Марии Павловны): «Я же объясняю вам, господа гуляют, мадам моются (я была в виноградной беседке), пройдите в Ялту».
В чеховском доме я застала всех обитателей в большом возбуждении, только Ольга Леонардовна была спокойно-грустной, не совсем здоровой — одышка, отекали ноги. Ей стало трудно переносить жару. Она покорилась приказу врачей, но очень грустила о своем домике, понимая, что больше ей там не быть.
В то время у Марии Павловны гостила известный врач, доктор наук Ирина Еремеевна Кочнова, приехавшая специально на торжества. Мария Павловна была с ней очень дружна. С Кочновой я встречалась и раньше, и одно время мы даже жили вдвоем в «китайской» комнате.
Волнение было от того, что в день юбилея надлежало делать большой прием-ужин. По первым подсчетам приглашенных набиралось более 80 человек, и это повергало в панику всех обитателей дома. Кто-то предложил ресторан. Но Мария Павловна категорически отвергла: «Это срам». Стали осторожно сокращать количество гостей, и окончательно получилось человек 60–65. Сократили, например, всю семью Томашевских, соседей по Гурзуфу, на что обиделся Виленкин (я насплетничала), а Мария Павловна оправдывалась тем, что еле с ними знакома. Уж не вспомню, кого сокращали, спорили, но все «хозяева» Ялты, а их было довольно много, остались в списке гостей. Потом был «совет», как и где накрывать столы. Решено было в саду.
Недели за две я почти ежедневно бывала в Ялте, иногда даже с ночевкой. Откуда-то доставались столы и стулья в нужном количестве. Для ужина был приглашен повар с помощницей. Мы с Кочновой сортировали и подсчитывали посуду, приборы, рюмки, бокалы, взятые напрокат в ресторане. Только вазы и некоторые блюда были из дома.
Совсем незадолго до дня торжества случилось так, что Софья Ивановна, Ирина Еремеевна Кочнова и Елена Филипповна собрались наверху у Марии Павловны для окончательного составления меню. Ольга Леонардовна сидела на нижней террасе, и я осталась с ней. Я и раньше слышала рассказ Ольги Леонардовны о последнем дне и о кончине Антона Павловича в Баденвейлере. Но вдруг теперь Ольга Леонардовна, оперев голову на руку и глядя в сад, тихонько заговорила: «Ты знаешь, в канун того дня я ездила в Фрайбург. Антон Павлович попросил заказать для него светлый фланелевый костюм». И дальше, с мельчайшими подробностями, — и про русских студентов, которых она позвала, когда стало затруднено его дыхание, и о том, как он сам первый раз попросил врача, как кололи лед ножницами и ее шляпной булавкой, и про то, что теперь уже известно всем: «Я умираю» — по-русски и по-немецки, и последние слова: «Давно я, дуся, не пил шампанского». И как она осталась одна, и про огромную черную бабочку, бившуюся о стекло балкона…
В это время послышались шаги, Ольга Леонардовна замолчала, а Мария Павловна весело произнесла, проходя по столовой: «Что, невестушка, на родных жалуешься?» Конечно, она пошутила, а Ольга Леонардовна, вдруг уронив голову на стол, громко заплакала. Мария Павловна очень испугалась, кинулась к ней, а Ольга Леонардовна стала извиняться, ссылаясь на нездоровье, и быстро ушла к себе. Я не стала говорить о причине слез, сказала только потом Софе.
Как мне тогда было ее жалко! Я поняла, как не просто все складывалось и при жизни Чехова, и после его кончины особенно. А теперь, в старости, они с Марией Павловной очень крепко и нежно любили друг друга…
Программа торжественного дня была построена так: в 11 часов утра выход обеих дам на крыльцо и их приветствие собравшейся публике. Читать его должна была я по причине зычности моего голоса — микрофонов тогда не было. В 12 часов — открытие памятника Чехову, затем короткая передышка, и в 5–6 часов вечера чествование Марии Павловны в городском театре и затем банкет в саду.
В тот день с первым катером я отправилась в Ялту с набором парикмахерских причиндалов, поскольку Мария Павловна решила, что причесать ее должна я. И помочь надеть парадный туалет — тоже я. Такая мне была оказана честь! Ольга Леонардовна еще не вставала, а я уже была в «светелке» у юбилярши.
Мы с мужем еще в Москве долго думали над подарком. И решено было заказать вязанную из хорошей шерсти кремовую пелеринку с вышитыми инициалами. Подарок понравился.
Очень хорошее серое скромное платье дорогого шелка висело на плечиках. Мария Павловна летом ходила в носках и теперь решила их надеть. Возник легкий «диспут». «Вы будете стоять на трибуне, и все увидят носки — нельзя». Убедила. Надели чулки. У Марии Павловны к тому времени осталось не так много волос, и они были тонкие, как пух, правда, не совсем еще седые. Для сооружения парадной прически этот пух надо было завить щипцами. По правде сказать, я трусила — вдруг сожгу, да и понравится ли прическа? Но когда, пробуя щипцы на своих волосах, я закрутила эти легкие пряди и, расчесав, уложила «раковиной», Мария Павловна осталась довольна. Была еще одна тонкость: орден Трудового Красного Знамени крепился на левой стороне платья, и туда же Мария Павловна захотела приколоть подарок императрицы Александры Федоровны — подобие маленького фрейлинского «шифра» с двуглавым орлом («Зёзя, но это же тоже награда!»). Уговорила заколоть у ворота, как брошку.
