Теперь три батальона имеют полный комплект вооружения и подчинены 121-й пехотной дивизии, вместе с которой они вели ожесточенные бои против партизан под Оредежью. Но также как и ранее «Голубая дивизия», они вновь стали предметом дипломатического демарша союзников, предпринятого в отношении испанского правительства, находящегося в Мадриде. Сталин требует немедленного расформирования этого соединения, но гордый Франко не терпит, когда на него давят.
Испанцы, находящиеся в лужских лесах, с одной стороны, не привлекаются для ведения оборонительных боев, с другой стороны, они демонстративно медленно отводятся из этого района. Эта ситуация, вернее хорошо вооруженные испанцы, очень кстати подходит для 215-й пехотной дивизии. Немецкие солдаты, готовые и дальше воевать, устремляют свой взор на артиллерию испанцев, которые могли бы им ее отдать, но не имеют на это права, поскольку должны прибыть вместе с ней в Берлин. Поблизости, слава Богу, нет медлительных и колеблющихся бюрократов, опасающихся угрозы, исходящей из партизанских лесов. Поэтому 215-я пехотная дивизия просто-напросто покупает у испанцев все то вооружение, которого им так не хватает. Обе стороны остаются довольными удачной сделкой.
Испанцы в конце концов продолжают свой путь. Но не все возвращаются на родину. Часть наиболее опытных бойцов намерена продолжить борьбу против большевизма, не в последнюю очередь из-за того, что помнят горький опыт гражданской войны в Испании в 1936–1939 годах. Две испанские роты, 101-я и 102-я, формируются в составе войск СС и заканчивают свое существование в боях за рейхсканцелярию в Берлине в 1945 году. Лишь в апреле 1954 года 21 испанский солдат из этих рот вместе с другими 219 соотечественниками из «Голубой дивизии» возвращаются из советского плена домой в Испанию.
Русским пока не удается окружить 18-ю армию. Она прочно закрепляется на линии «Пантера». 16-я армия вынуждена также отступать под нажимом красного противника. Она сдает русским Старую Руссу, Холм, Дно и Порхов. В конце концов группа армий «Север» в полном составе отходит на линию «Пантера», которая несколько месяцев назад была кое-как подготовлена в качестве отсечного рубежа. Война перекидывается на побережье Балтики, приближая окружение группы армий «Север». Гитлер ведет речь о «крепости Курляндия», солдаты выражаются более метко, называя все это «Курляндским котлом». Они с пониманием воспринимают слова генерал-полковника Линдеманна, обратившегося к солдатам своей 18-й армии с призывом: «Наш девиз — „Ни шагу назад!“ Я требую от вас выполнения своего последнего долга… Мы стоим у порога нашей родины. Любой шаг назад ведет к началу войны в воздухе и на суше на территории самой Германии!»
Четырнадцатая глава
ВОЛХОВСКИЙ МАРШ, КРЫСЫ И ВЕЩМЕШОК
Сейчас четыре часа утра. Я лежу в корабельной койке и все еще не могу сомкнуть глаз. Я ощущаю дыхание корабля. Думаю о лете 1943 года и о тех местах, где с удовольствием ловил бы бабочек с Владимиром Набоковым. И я вижу себя юношей с карабином, в маскхалате, накомарнике и в резиновых сапогах. Несказанно довольным собой, любопытным и одновременно взволнованным, каким можно быть лишь в молодости.
А вот я вижу себя юным ефрейтором, который стоит в окопе и всматривается в нейтральную полосу перед Погостьем. Вообще-то это сапа — траншея, ведущая прямо к противнику. Длина ее составляет десять метров, проложена она между двумя перепутанными проволокой заграждениями вдоль откоса легендарной железнодорожной насыпи. У окончания этого отростка, указывающего на развалины железнодорожной станции Погостье, находится шестиугольный ДОС (долговременное огневое сооружение. — Ю. Л.), скрытый под бревенчатой крышей метровой толщины. Там, рядом с тем местом, откуда выглядывает маленький злой зев пулемета, зияет огромная воронка. За ней зигзагообразная железнодорожная линия с осыпавшимися по обоим краям песчаными откосами. Вокруг молодые, искалеченные, ободранные березы, кустарник, тростник, большие лужи, заполненные водой черного цвета. Между ними — ржавое оружие и каски, разбросанные боеприпасы, разбухшие изделия из кожи, грязные обрывки бинтов, пробитые насквозь патронные коробки. Везде запах смерти: слева от перелеска и справа от тростника. Это место получило романтическое кодовое название «Соколиный глаз». Там они и лежат: истлевшие предметы, видом своим напоминающие тюки. Там светлеет разъеденная временем белизна ребер, тазовых костей и черепных коробок. Тут же проржавевшие каски, лопаты, стволы винтовок, вспученное и покрытое коричневыми пятнами железо противотанковых и противопехотных мин с искусно надетыми на них проволочными растяжками. Даже самую малую косточку из тех, что лежат там, невозможно похоронить, так как это связано с риском для собственной жизни. И все это покрыто толстым слоем пыли.
«Здесь тогда вклинились в их позицию красноармейцы генерала Федюнинского», вспоминает молодой солдат. Здесь взметнулась вверх сырая земля, поднятая немецким заградительным огнем, когда они окаймили артиллерией свой фланг, чтобы ползком выбраться оттуда к Виняголово, где находился мост через Мгу. А здесь, на железнодорожной насыпи, 15 месяцев назад занял позицию один из батальонов 225-й пехотной дивизии в составе 700 человек, а потом он откатился назад ровно через пять суток с остатком из 150 солдат. Там, справа, в дымке опорный пункт «Klosterdorf», расположенный в развалинах монастыря («Макарьевская пустынь». — Ю. Л.), в котором вновь молятся. Но теперь это делают измученные страхом немецкие солдаты, произносящие священные слова под мощные звуки «сталинских органов» («катюши». — Ю. Л.). О прежнем святом месте сейчас напоминают лишь куски кирпича от монастырских стен.
А вот здесь, внизу, протекает ручей под названием Дубок. А вон там, где видны толстые, темные очертания на зеленом фоне, находится деревоземляной забор, проходящий у нашей основной боевой линии, за которым, как тебе казалось, ты чувствовал себя в безопасности, после того как возвращался с нейтральной полосы. В этой глуши, где снег тогда заботливо расстелил свое белое покрывало, несколько месяцев продолжалось Волховское сражение, в ходе которого всего лишь 10 000 немецких солдат противостояли почти 90 000 красноармейцам. И 200 танков Т-34 и КВ-1, приспособленные к ведению боевых действий в зимних условиях, дребезжа карабкались, подобно гигантским черепахам, через железнодорожную насыпь и по полю, усеянному воронками.
Незадолго до этого я пробирался по-пластунски в нескольких сотнях метров от данного места, туда, где был участок деревоземляного забора, принадлежащий 10-й роте, направляясь туда, где стоял танк Т-34. Его окружал венок из воронок, заполненных водой, в которых трепыхались крошечные головастики. Орудийный ствол был направлен высоко вверх, подобно хоботу трубящего слона. Скрученная в гармошку гусеница сползала, подобно сороконожке, в сочную траву. Очевидно, этот гигант не разглядел замаскированную в кустарнике противотанковую пушку. Артиллеристы имели приказ открывать огонь лишь наверняка, в самую последнюю минуту, и до этого в кровь искусали себе все губы. И вот противотанковые пушки вновь стоят там в молчании, затаившись, прицелившись точно в танки, которые приближаются к ним, ничего не подозревая. Орудийные расчеты должны иметь чертовски крепкие нервы. Наверняка тот Т-34 на полном ходу попал под огонь противотанковой пушки. А теперь он стоит, покрытый ржавчиной, с пробоинами, как памятник всем, кто погиб смертью храбрых, не успев еще по-настоящему насладиться жизнью. Юному ефрейтору вдруг становится муторно на душе.
