были, иначе бы они не попали в дневник, но достоверность их остается под вопросом.
Несколько слов о людях, с которыми меня свела тогда судьба.
Командир А-4 капитан-лейтенант Евгений Петрович Поляков плавал на лодке до конца военных действий на Черном море и был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени. А в мае 1945 года, командуя к тому времени дивизионом подводных лодок и находясь в звании капитана 2-го ранга, был награжден орденом Ушакова 2-й степени. В 1941 году, когда мы встретились, Полякову был всего тридцать один год.
Старший лейтенант Юрий Александрович Стршельницкий, под чью опеку я был отдан, ходил в тот поход на А-4 старшим помощником в качестве стажера перед тем, как получить под свое командование другую лодку. На него, как на человека, находившегося на лодке сверх комплекта, и была взвалена дополнительная обуза – возня с корреспондентом.
Стршельницкому в 1941 году было двадцать восемь лет. За пять лет до войны он закончил Высшее военно-морское училище, владел двумя языками, английским и немецким, и 1937 год провел в США в качестве секретаря нашего военно-морского атташе. Как указано в его личном деле, после возвращения из Соединенных Штатов он с 1938 по 1939 год был «вне флота». Уволенный по болезни, он служил в каком-то гражданском учреждении радистом. К счастью для Стршельницкого, в 1939 году он смог вернуться во флот и накануне войны, в мае 1941 года, вступил в партию.
Перейдя с лодки А-4 на лодку Д-6 командиром, Стршельницкий совершил на ней несколько походов; кстати, именно он высаживал со своей лодки в январе 1942 года десант в Коктебеле.
В апреле 1942 года Стршельницкий в звании капитан-лейтенанта был назначен начальником штаба 1-го дивизиона подводных лодок.
Аттестации, хранящиеся в личном деле Стршельницкого, рисуют привлекательный характер этого человека: «…Как моряк вынослив, морской болезни не подвержен. В сложной обстановке разбирается хорошо. Обладает чувством долга. Для пользы службы пренебрегает личными выгодами и удовольствиями. Морально устойчив, работоспособен, вынослив. Абсолютно здоров. Быстро осваивает каждую новую отрасль знаний. Сообразителен, находчив, хладнокровен. Отлично ориентируется в простой и сложной обстановке. Обладает силой воли. Энергичен, решителен, смел…»
Последняя аттестация датирована февралем 1942 года.
А в конце личного дела неожиданная, как шальная пуля, фраза: «12 мая 1943 года исключен из списков флота, как умерший после операции».
Мои попытки найти историю болезни ни к чему не привели. Да и что бы это изменило? Сами попытки эти были вызваны ощущением неожиданности и нелепости такой смерти во время войны. Никак не можешь привыкнуть, что, кроме всех остальных смертей, людей на войне иногда подстерегала и та смерть, о которой отвыкли думать, просто-напросто смерть от болезни, от неудачной операции, от того, от чего умирает большинство из нас, когда не бывает войны.
…Я с Демьяновым вернулись из Одессы. Яша оказался уже третьи сутки сидел в Севастополе, когда Халип молодцом и, кроме снимков, привез в блокноте материал для одной или двух корреспонденций, чтобы мое плавание на подводной лодке не лишило газету информации об Одессе.
Привез он из Одессы и одну тяжелую для меня новость. Вскоре после того, как в «Красной звезде» появился мой очерк «Все на защиту Одессы», в котором я рассказывал, как одесситы своими руками ремонтируют танки, а «Известия» напечатали корреспонденцию о том, что в Одессе производят минометы и гранаты, немцы усиленно бомбили различные городские предприятия. Потом, здраво рассуждая, я пришел к выводу, что это было простое совпадение. Ни в моей, ни в другой статье не было указано, где именно все это делается, а немцы, как раз в эти дня начав ожесточенно бомбить город, естественно, прежде всего обрушились на промышленные предприятия. Так подсказывал здравый смысл. Я не нес моральной ответственности за эту статью хотя бы потому, что на завод, где ремонтировались танки, меня направил член Военного совета именно для того, чтобы я написал об этом корреспонденцию. Но в напряженной, нервной обстановке осады, очевидно, все это воспринималось иначе, и Яша, рассказывая об этом, говорил, что в политотделе армии были сердиты и на меня, и на корреспондента «Известий» Виленского и просто не хотят слышать наших имен. Было тяжело на душе оттого, что пусть несправедливо, но все-таки впервые за войну какие-то люди, оказывается, проклинают твою работу.
Утром мы поехали в Симферополь. Первый день целиком ушел на то, чтобы разобраться в записях Халипа и сделать по ним две небольшие корреспонденции из Одессы. Одна из них не дошла, а вторая – «Батарея под Одессой» – была напечатана в «Красной звезде» за двумя подписями – Халипа и моей. В этой корреспонденции среди прочего шла речь о командире морской батареи майоре Денненбурге, который с первого дня войны ничего не знал о своей семье, оставшейся в Николаеве, и я втиснул в корреспонденцию несколько слов майора, обращенных к жене Таисии Федоровне и сыну Александру. Это было сделано с таким расчетом, чтобы его семья, если она успела эвакуироваться из Николаева, прочла в газете, что майор жив и здоров. Тогда я сделал это впервые, а потом несколько раз повторял этот прием, стараясь хотя бы через газету связать героев моих очерков с их семьями, о которых они с начала войны ничего не знали.
* * *
Майор А. И. Денненбург, о котором мы писали, остался жив, остались живы и его жена, и сын, о чьей судьбе он тогда ничего не знал.
На том месте, где стояли орудия одной из батарей его дивизиона, сейчас создан мемориальный Музей одесской обороны, с большой силой достоверности напоминающий о сорок первом годе. «…Во время отхода из Одессы 42-й дивизион береговой артиллерии, где я был командиром, прикрывал отход войск. Батареи вели огонь до 3.30 16 октября 1941, т. е. до тех пор, пока последний солдат Приморской армии не оставил Одессу и пока корабли с войсками не оставили порт. Затем мы побатарейно взорвали материальную часть и на рассвете различными средствами, на сейнерах, буксирах и боевых кораблях, ушли в Севастополь. Можете себе представить, как тяжело было уничтожать орудия, которые так добросовестно, безотказно служили всю оборону. Но такой был приказ…»
Так написал мне теперь полковник береговой артиллерии в отставке Денненбург, вспоминая об этом, наверное, самом трудном часе своей военной жизни.
…На другой день утром я пошел к члену Военного совета 51-й армии корпусному комиссару Андрею Семеновичу Николаеву.
Николаев был невысокий, плотный, я бы даже сказал, грузноватый мужчина,
