В пору, когда мы с отцом работали над статьей: «О всеобщности принципа: жизнь противостоит гравитации», у нас нередко возникали разговоры о том, что сугубо физикалистская картина мира (иными словами: в полном согласии с известными нам физическими законами) недостаточна для объяснения многих феноменов живой и неживой материи (в этом, кстати, суть и пафос нашей статьи, как убедится читатель, заглянув в приложение к книге). Как выяснилось, отец в целом разделял мою веру в наличие Мирового Разума. Словом, мировоззрение Георгия Максимилиановича в этой области я бы назвал мировоззрением верующего вольнодумца, т. е. он верил в Бога и не считал, что кто-либо из людей может претендовать на владение истиной в последней инстанции.
На все, что касалось Ленина в наших разговорах, было наложено табу. Но означало ли это, что и в потаенных мыслях отца ленинская фигура была столь же непререкаемой? Взять хотя бы благополучно дожившее до первых лет перестройки идеологическое заклинание о «возвращении к ленинским нормам». Ведь не мог же не видеть Георгий Максимилианович, что к ним «возвращались» едва ли не при каждой очередной смене генсека. Конечно же видел, да к тому же, уверен, и знал об этих «нормах» куда больше, чем все мы в те годы. Так, может быть, и здесь работала та же непререкаемая установка — надо созреть до осознания. И не здесь ли, кстати, кроется один из возможных ответов на вопрос, почему отец не оставил мемуаров? Писать без какой-либо утайки обо всем, что пережито, — время не пришло, а писать с купюрами и подтасовками — лишь увеличивать количество лжи на Земле…
В связи с этими своими размышлениями расскажу об эпизоде, который в свое время глубоко меня потряс и остался со мной на всю жизнь. За неделю до смерти отца я, брат и сестра собрались вместе, чтобы поздравить его с днем рождения. Было это 7 января 1988 года, в светлый праздник Рождества Христова. Словно по какому-то наитию я в нашей беседе с отцом упомянул о яростном непримиримом отношении Ленина к религии. Возникла тягостная пауза, и тогда я не нашел ничего лучшего, как усугубить неловкую ситуацию вопросом: «Как считаешь, отец, — не величайшая ли это ошибка?» Снова тягостная пауза, а затем последовал короткий ответ: «Да, считаю так». Эти слова прозвучали, как нелегкое, но необходимое признание. И у меня словно камень с души свалился.
Сейчас, вспоминая об этом, задаюсь новыми вопросами: как воспринял бы отец опубликованные недавно архивные документы (в том числе поистине страшное письмо Ленина «Об ограблении церквей во имя голодающих Поволжья»), которые окончательно разрушили десятилетиями насаждавшееся представление о непогрешимости вождя революции? Явились бы они для него неожиданным и сокрушительным ударом? Или трагически подтвердили бы потаенный ход его раздумий о сути ленинского большевизма? И не подвели бы отца к мысли о том, что народ уже должен знать все обо всем. Я лично уверен, что это так бы и было.
И еще три разговора с отцом, которые помогут высветить его сложную и, по-моему, очень цельную личность. Произошли они в разное время, но по своей внутренней логике слились для меня в один. Да к тому же, если быть точным, это были не столько разговоры, сколько обычные для Георгия Максимилиановича реплики без каких-либо комментариев. По неписаному между нами правилу предполагалось, что их я должен осознать сам…
Как-то отец протянул мне страничку со своими записями и сказал: «Прочти на досуге». Естественно, досуга я ждать не стал и прочел сразу же, как отец вышел из комнаты: «Скоро 300 лет со дня открытия Ньютоном всемирного закона тяготения. Я думаю, однако, что не все еще в этом явлении осознано до конца. Ведь яблоко, которое, по преданию, упало Ньютону на голову и тем самым подвигнуло его к озарению, для того чтобы упасть, должно было сначала подняться над землею, преодолев тяготение». Собственно, этот набросок и стал толчком к работе над статьей о противостоянии жизни и гравитации, которую читатель может прочесть в приложении к моей книге. Так вот: когда мы трудились над текстом, мне и в голову не приходило, что афористическая фраза: «Чтобы упасть, яблоко должно сначала подняться над землею», — имеет для отца не только чисто физический, но еще и нравственный — этический смысл.
А понял я это после того, как Георгий Максимилианович положил передо мной том с пьесами любимого им А. К. Толстого и опять, ничего не объясняя, посоветовал внимательно прочесть историческую пьесу «Посадник». Сюжет ее таков: средневековый Новгород осажден врагами, завтра предстоит решающая битва, и тут вдруг выясняется, что новгородский военачальник, ослепленный любовью к женщине, по неосторожности помог ей выкрасть ключи от потайного хода в город и они могли оказаться во вражеских руках; и тогда, понимая, что обвинение в измене лишит новгородское воинство полководца, посадник новгородский берет вину на себя, ради города, говорит он, отдам не только жизнь, но и честь… Не о своем ли жизненном пути размышлял отец, советуя мне прочесть пьесу А. К. Толстого?
Наверное, по дорогам прошлого и проносилась его мысль. Во всяком случае в пору, когда отец буквально зачитывался народным эпосом — от Манаса до нартских преданий, — я случайно увидел в одной из прочитанных им книг подчеркнутую фразу: «Победитель без упрека». По-моему, подчеркивание это о многом говорит. Выпрямившийся после смерти Сталина и вскоре отброшенный от власти, отец до самой своей смерти уже не сгибался. И в этом смысле, на мой взгляд, он действительно победитель без упрека.
Само собой, я не рассказал отцу о том, что натолкнулся на подчеркнутую фразу, а потому не поделился с ним своими догадками по этому поводу. И все-таки однажды («по касательной», так сказать) затронул близкую тему — о человеческом достоинстве. И вдруг отец, как всегда, оставляя многое про себя, высказал вслух, видимо, давно выношенное: «Достоинство… Пожалуй, это и неотступное следование цели своей жизни. Вернуть людям землю — это значит вернуть им достоинство…» Комментариев больше не было, но я знал, что отец всегда понимал под словом «земля» не только участок, надел, передаваемый крестьянам в полное их пользование, но и в широком смысле — самостоятельное, независимое хозяйствование, достойное свободного человека…
Когда я мучился вопросом, как закончить свою книгу, мне на глаза попались замечательные слова Семена Людвиговича Франка. Вот они: «Нравственный идеализм всегда прав в своем бичевании пороков и несовершенств существующего; и он привлекает к себе сердца своим мученичеством во имя высших начал, своей преданностью мечте о добре, подлежащем осуществлению. Но когда его провозвестники из роли мечтателей, обличителей и борцов за правду переходят в роль осуществителей этой правды, реальных распорядителей и властителей жизни, они возбуждают ненависть своей тиранией, невниманием к конкретно-сложным нуждам жизни, к многообразию человеческих потребностей и слабости человеческой природы» (Крушение кумиров. Сочинения. М.: Правда, 1990. С. 159).
