Семь раз отмерить — вот это либералу по сердцу.
Все подвергнуть сомнению, ко всему на свете отнестись со снисходительной иронией и скепсисом — тоже по нему, и порою кажется, что для либерала в этой жизни действительно нет ничего святого и ничего незыблемого.
Кроме свободы.
Тут шутки и страхи в сторону, поскольку, может быть, единственно, на чем стояла, стоит и стоять будет либеральность, — это признание свободы личности и ее суверенных прав высшею, самодостаточною и универсальной ценностью.
И сразу же два важных прибавления.
Либеральная аксиома гласит: как нельзя быть немножко беременной, так нельзя быть и отчасти (например, только в области экономики или в сфере политических прав) свободным. Свобода, по либеральному канону, есть цельный, нерасщепимый комплекс всех мыслимых прав — вплоть до права на прихоть, на каприз, на сумасбродство. Вынужденное (по воле правительства, церкви, партии, общественного мнения) изъятие из этого комплекса хотя бы самого ничтожного сегмента лишает человека и общество возможности называться свободными.
Иными словами, свобода — это вседозволенность.
Но не анархия, не хаос! В этом смысл второго важного прибавления, так как за десятилетия, за века постепенной инфильтрации либеральных идей и привычек в социальную практику цивилизованное сообщество научилось цивилизованно же и защищать свободу от возможных злоупотреблений ею.
Защищать внутренней культурой индивида, тем самым вошедшим в плоть и кровь либеральным стандартом, который не позволяет осуществлять свое право на свободу ценою покушения на чужую свободу. Свобода личности ограничена только свободой другой личности, зато граница эта — при всей ее прозрачности — всегда на замке.
И защищать — если апелляция к культуре, к стандарту цивилизованного общежития оказывается недейственной — необходимо всею силою закона, всеми (в том числе и полицейскими) средствами правового государства, благодаря чему только и возникает столь изумляющий нас на Западе комфорт «порядка, при котором личность уважает закон и живет под защитой закона» (Г. Померанц).
Гарантом свободы становится, таким образом, общественный договор между либеральными обывателями и государством: первые обязуются не нарушать порядок, второе — не покушаться на суверенитет личности. Законопослушность и, более того, готовность, чуть что, кликнуть городового есть в этом смысле органичное свойство либерала, как бы ни шокировало это свойство российских интеллигентов, воспитанных на Щедрине и диссидентской публицистике. И наоборот, неуважение к работникам правоохранительной сферы, равно как и едва не инстинктивный, веками произвола вынянченный страх перед ними, что в итоге оборачивается стремлением держаться подальше от властей, решать свои проблемы полюбовно, по совести и по справедливости, не прибегая в посредничеству и заступничеству закона, либерал оценивает не иначе, как дикость, как сигнал о вопиющей непродвинутости общества по пути к свободе.
Охотно допускаю, что эта декларация (за вычетом, может быть, некоторых риторических обострений, — например, о вседозволенности или, напротив, о городовом, который появляется на общественной сцене как деус экс махина, — хотя, как мы еще увидим, именно в этой диалектике — специфика либерализма), — так вот, охотно допускаю, что все пока сказанное покажется большинству читателей всего лишь набором красивых банальностей, способным вызвать априорное сочувствие не только у людей с либеральным типом сознания.
Многим из них, не исключено, в дальнейшем придется еще пожалеть о своем поспешном согласии с ключевой аксиомой либерализма. Но это в дальнейшем, а пока… Ну, кто в самом деле рискнет выступить против свободы и против порядка, а уж тем более против их неразъемного единства? Никто решительно, и характерно, что язык не выработал даже термина, обозначающего альтернативу либерализму, — должно быть, за ненадобностью.
Хотя…
Есть, правда, тоталитаризм, и можно согласиться с Френсисом Фукуямой, что «в уходящем столетии либерализму были брошены два главных вызова — фашизм и коммунизм».
Причем, подчеркну для наглядности, брошены они были в первую очередь именно либерализму и либералам, а не, допустим, демократии или христианству.
«Гитлеризм, — не без изумления писал проф. Э. Хейнманн в годы нацистской тирании, — заявляет о себе как о подлинно демократическом и подлинно социалистическом учении, и, как это ни ужасно, в этом есть зерно истины, — совсем микроскопическое, но достаточно для таких фантастических подтасовок. Гитлеризм идет еще дальше, объявляя себя защитником христианства, и, как это ни противоречит фактам, это производит на кого-то впечатление. Среди всего этого тумана и передержек только одно не вызывает сомнений. Гитлер никогда не провозглашал себя сторонником подлинного либерализма. Таким образом, на долю либерализма выпала честь быть доктриной, которую более всего ненавидит Гитлер».
Процитировав сказанное, свою систему рассуждений разворачивает и Фридрих фон Хайек.
«Нет ничего удивительного, — говорит он, — в том, что в Германии до 1933 г., а в Италии до 1922 г. коммунисты и нацисты (соответственно — фашисты) чаще вступали в столкновение друг с другом, чем с иными партиями. Они боролись за людей с определенным типом сознания и ненавидели друг друга так, как ненавидят еретиков. Но их дела показывали, насколько они были в действительности близки. Главным врагом, с которым они не могли иметь ничего общего и которого не надеялись переубедить, был для обеих партий человек старого типа, либерал. Если для коммуниста нацист, для нациста коммунист и для обоих социалист были потенциальными рекрутами, то есть людьми неправильно ориентированными, но обладающими нужными качествами, то с человеком, который по-настоящему верит в свободу личности, ни у кого из них не могло быть никаких компромиссов».
Нет, я думаю, нужды дольше толочься на этой теме, в тысячу первый раз доказывая и принципиальное тождество коммунизма с фашизмом, и их роковую — для мирного человечества — скованность одной цепью (одной целью), и их несовместимость с либеральным мироощущением. Зафиксировать стоит лишь два нетривиальных вывода, вытекающих из соображений фон Хайека.
Если коммунист (или социалист, или демократ без либеральной ориентации) для нациста — прежде всего соперник, которого необходимо уничтожить, но лучше перевербовать, то либерал и коммунистами, и нацистами воспринимается исключительно как чужак. Его тоже, конечно, можно уничтожить, зато перевербовать нельзя: под давлением обстоятельств, повинуясь желанию выжить, либерал в крайнем случае пойдет в коллаборанты, в услужение сильному, примеров чему тьма в германской и в советской истории, но внутренне так и останется для хозяина, так и будет чувствовать себя чужаком, «пятой колонной».
