Михаил Викторович Ардов:
Хор поет: «В путь узкий хождшии прискорбный, вси в житии Крест яко ярем вземшии и Мне последовавшие верою, приидите насладитеся, их же уготовах вам почестей и венцов небесных…»
Кинооператор приближается к гробу и поднимает камеру, на него тут же кидается Лев Николаевич Гумилёв, почти выбивает аппарат из рук..
И это повторяется в течение всего отпевания. Отпевание Ахматовой проходило у Николы Морского, в нижнем храме, 10 марта — на шестой день после смерти. Я помню, как мы с Найманом говорили: если бы 5-е число не было днем смерти Сталина, если бы не помешал нормальному течению событий омерзительный советский праздник 8 Марта, если бы не борьба за место на кладбище — это были бы похороны не для Ахматовой, они бы не соответствовали всей ее жизни.
Ида Моисеевна Наппельбаум:
Увидела ее уже в Ленинграде, на первом отпевании в Никольском соборе, в правом приделе, в цинковом открытом гробу, величественную и спокойную, покрытую парчовой тканью, с черной кружевной шалью на седых волосах.
Толпа людей: свои и чужие, молодежь и старики, кинооператоры и корреспонденты, верующие и неверующие…
В соборе читают великопостную молитву «Господи, Владыко живота моего…».
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Ленинград. Церковь. Панихида. Многотысячная толпа кольцом окружала церковь Николы Морского. Внутри была давка. Щелкали киноаппараты, но у фотографов отняли потом пленки: вредная пропаганда церковных похорон, да и женщина не совсем та: постановления ведь никто еще не отменил. Пленки запрятаны в каком-то архиве, а у фотографов были неприятности, хотя они запаслись всеми возможными разрешениями.
После службы я вышла из церкви и села в автобус, приготовленный для перевозки гроба. Из церкви непрерывной лентой лился поток выходящих, и так же непрерывно вливались в нее толпы людей, еще не успевших пройти мимо гроба. Шло медленное прощание. В толпе были старухи-современницы, но больше всего молодых незнакомых лиц. А обычные посетительницы церкви — измученные старые женщины в допотопном тряпье — отчаянно прорывались внутрь, ругая тех, кто пришел сюда по экстренному случаю — похороны — и оттеснил их, всегда посещающих службы… Организаторы похорон волновались: прощание затягивается — кто мог думать, что набежит такая толпа? — и нарушается график.
Михаил Викторович Ардов:
После отпевания гроб повезли в ленинградский Союз писателей. По удивительному совпадению он размещается в доме, который в свое время, как и Фонтанный дворец, принадлежал графу Шереметеву. На нем красовался все тот же герб с девизом «Deus conservat omnia» («Господь сохраняет все»).
Но и это еще не все. В Москве тело Ахматовой лежало в морге института Склифосовского, то есть в странноприимном доме, который построили для города все те же Шереметевы.
Бродский, Найман, я и прочие в Союз писателей не пошли, чтобы не слышать глупостей и пошлостей, которые произносили над гробом великого поэта «инженеры человеческих душ». Побывавшая там Л. Д. Большинцова впоследствии рассказала нам о примечательном эпизоде.
Во время прощания с телом Ахматовой некую даму-распорядительницу упрекнули в том, что все устроено очень плохо. Та ничтоже сумняся отвечала:
— В следующий раз организуем лучше.
— Следующий раз будет через сто лет! — крикнули ей из толпы.
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Второе прощание и гражданская панихида состоялись в Союзе писателей. Там давно уже ждала толпа и внутрь больше не пускали. Швейцар стоял у дверей, отгоняя рвущихся туда людей. Нас с Лёвой тоже не пустили, и мы попробовали улизнуть за угол, чтобы там, спрятавшись, переждать всю эту официальщину. Но кто-то из администрации узнал Лёву и водворил нас на место. Академик толстенького типа нес несусветную чушь про золотого петушка, от которого А.А. давно отказалась. Поэтические дамы с волосами разных цветов истерически клялись в верности Ахматовой, прогудел какой-то поэт, и церемония кончилась. В толпе — в церкви и в Союзе — я замечала неподвижное и сосредоточенное лицо Кушнера и отчаянные глаза Бродского. Москвичи — их было немного — резко отличались от ленинградцев: они вели себя так, будто Ахматова, которую они привезли на самолете, принадлежит им.
Ида Моисеевна Наппельбаум:
Траурный митинг открыл Михаил Дудин. Своим звонким, высокого тембра голосом он сказал уносящее ввысь поэтическое прощальное слово.
У рояля композитор Борис Тищенко прощался с поэтом звуками трагической музыки своего реквиема.
Длинной лентой вокруг постамента шли те, кто знал ее, казалось, вечно. А затем пошли те, кто знал ее только по книгам, как любимого поэта. Их было очень много. Долго двигалась по улице вереница читателей.
И был строгий порядок. И тишина. И склоненные головы. И цветы, цветы…
Ольга Федоровна Берггольц (1910–1975), поэт. Из стенограммы траурного митинга у гроба Анны Ахматовой 10 марта 1966 г.:
Анна Андреевна Ахматова! Она учила меня любить поэзию XX века. Поправляла меня. Она была моей любимейшей дорогой учительницей.
Анне Андреевне Ахматовой пришлось пережить на своем веку много горького и несправедливого. Я была рядом с нею и видела то безграничное мужество, с которым она все переносила. В ней не было озлобленности и уныния. В ней жила вера в поэзию, в величие человеческой души.
Ее поразительный талант расцветал вплоть до самого последнего времени. Последняя ее книга «Бег времени» поражает мужественностью и, самым драгоценным в поэзии, — человечностью.
Дорогая Анна Андреевна!
Мы прощаемся с Вами как с человеком, который смертен и который умер, но мы никогда не простимся с Вами как с поэтом, с Вашей трагически-победоносной судьбой.
Надежда Яковлевна Мандельштам:
Снова двинулись автобусы. В нашем, где гроб, были Кома, Володя, Томашевская, влезла на минуту Аня, и Лёва назвал ее племянницей… После короткой остановки у Фонтанного Дома машины двинулись в Комарово, а впереди бежала милицейская машина. От чего она охраняла мертвую? Ведь, как известно, «моя милиция меня бережет»…
Жан-Марк Бордье:
Хорошо помню дорогу в лесу, снег, толпу и постоянно мелькавшую фигуру Иосифа Бродского, которого кое-кто уже тогда называл ее «преемником». Как молодой поэт и переводчик стихов Ахматовой, я был среди тех, кто на руках нес гроб поэтессы к могиле на кладбище, которое так подходило для тихого и величественного вечного сна.
