Татьяна Алексеевна ладонью и глазами указывает мне на стул у стола, на котором в центре стоит нераспечатанная черная бутылка вина с иностранной наклейкой, несколько бутылок «Боржоми», свечи в подсвечниках (много длинных тонких церковных восковых свечей!), маленькие изящные рюмки и фужеры, а вокруг несколько тарелок с явно (для простого застолья) дорогими закусками…
Лихорадочно мысленно отыскивая причину нашей встречи с таким интригующим торжественно-молчаливым началом (кажется, я до сих пор еще не произнес ни слова), вдруг наталкиваюсь на единственно достойный свежий повод и в ужасе отбрасываю эту мысль подальше: нет, эта честь не для меня! Это ритуальная корне-родовая встреча единой крови, а я здесь – маленький безвредный деревенский любопытствующий мальчик, припавший темным зимним вечером к светящейся щелке в окошке барского дома и украдкой завороженно смотрящий на чужой обряд…
Но!.. Сижу молча, смотрю на них…
Они садятся за маленький столик, глазами Татьяна Алексеевна предлагает мне открыть бутылку вина, а когда пробка вынута и черно-красное, как больная кровь, вино разлито, она, слабо кивая головой в ключевых местах, произносит с влажными сверкающими глазами торжественно и четко:
– Мы трое встретились сегодня с единственной целью – помянуть дорогого и незабвенного Арсюшиного сыночка – Андрея Арсеньевича Тарковского! Земля ему пухом, мир его праху! Он прожил достойно: нет людей, которых уважали бы мы, и которые не уважали бы его… Для нас с Арсением Александровичем главное – он не рвал связи с отцом, понимал, любил и, как мог, знакомил людей с его творчеством; он не рвал связи с Родиной; не унижался перед нечистоплотными чиновниками от советской кинокультуры; был воистину гениальным художником, не расплескал и не измельчил свой дар. <…> Вечная тебе память, великий русский человек, героический художник – Андрей Арсеньевич Тарковский!
Я встал, они встали – мы выпили, не чокаясь, первую горькую рюмку стоя… <…>
Глаза Арсения Александровича были мокрыми от слез, он с особым чувством поцеловал руку Татьяны Алексеевны, произнес:
– Спасибо тебе, Танечка! – и провел поцелованным местом по своим глазам, щекам и лбу…
Потом, когда мы сели и помолчали, медленно, волнуясь, глядя перед собой в какую-то точку на столе, тщательно подыскивая единственно нужные слова, Арсений Александрович рассказал несколько коротеньких историй из своей трудной и непростой довоенной жизни с первой семьей… Было видно: он очень любил мать своих детей, ему дорога память об их совместной жизни, он любил и безумно любит сейчас своих детей, гордится ими, все им прощает…
Татьяна Алексеевна вспомнила последние общие встречи с Андреем, многократное перечитывание Арсением Александровичем стихов для фильма «Зеркало», некоторые фразы и поступки Андрея, которые теперь, после его смерти, приобретали символическое значение. <…> Мы провозглашали тосты, славили и благодарили Андрея и Арсения Тарковских, все время соединяли их вместе…
Пролетят годы… Как-то (кажется, весной 1996 г.) включил ночью телевизор <…> и неожиданно увидел на экране дочь поэта, и услышал ее рассказ о его трагедии в последние годы жизни: его окружали чужие ему люди, и он был вынужден пережить смерть сына в их кругу… Эмоции величайшего изумления и протеста переполнили меня… Когда увиделся с Мариной Арсеньевной полгода-год спустя и вскользь заметил, что видел эту передачу, она сказала: «О, это ужасная, неудачная передача», – и замяла ответ…
Те, кто встречался с Арсением Тарковским в последние десятилетия его жизни, замечали, что в его обществе почти физически ощущалась относительность привычных понятий. Сидя в кресле, он спрашивал себе воды и потом со старинной любезностью благодарил хозяйку дома, но при «пространственном» совпадении с ним, посетителей не покидала мысль, что поэт находится в ином временном измерении, во времени своих великих друзей и собратьев по перу – Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, в своем собственном времени, во времени стихов.
Эта мистическая дистанция ощущалась лишь умозрительно – Тарковский был невероятно прост и естествен и когда рассказывал что-нибудь об Ахматовой или Пастернаке, и когда закуривал сигарету, зажигая при этом свечку и объясняя своим немножко старомодным плавным голосом: «Свеча облагораживает дым».
Доброжелательность поэта была удивительна. Он никогда бы не сказал: «Она хорошая, но беспутная», он говорил: «Она беспутная, но хорошая».
О щепетильности Тарковского рассказывает Галина Аграновская:
…Заболел тяжелым гриппом Арсений.[96] В квартире у них ремонт. Наталья Алексеевна, сестра Тани, предложила переселиться на время в особняк Алексея Толстого, где жила она в качестве секретаря вдовы писателя, помогая разбирать архивы.
– Там вам будет комфортабельно, удобно.
Категорическое НЕТ! – Почему?
– Неудобно и некомфортабельно там, где бывал он.
– Кто?
– Сталин.
«Нардовольцы» Арсений Тарковский и Григорий Корин. Наблюдает за игрой А. Лаврин. Москва. Начало 1980-х годов. Фото А. Кривомазова
Говорил Тарковский с легким южно-русским акцентом. Любил шутки, анекдоты, комические истории. Любил их слушать, но еще больше – рассказывать. Был снисходителен в оценках всего, кроме музыки и поэзии. Тут уж он позволял себе иронизировать даже над друзьями. А был Арсений весьма остроумен. С поэтом Григорием Кориным, своим постоянным партнером по игре в нарды, придумал термин «нардовольцы». А для пропаганды идей «нардовольцев» следовало выпускать журнал «Кости в СССР». Святынями для него всегда были книги, он ощущал к ним не только духовную, но и физическую любовь – наслаждался хорошими изданиями – бумагой, переплетом, иллюстрациями… Другими его фетишами были игрушечные обезьянки, почтовые марки и курительные трубки. Квартира Тарковских на «Маяковке» пахла дорогим трубочным табаком – его привозил из Нью-Йорка поэт и дипломат Геннадий Русаков.
Русаков и его жена Люда Копылова были давними друзьями поэта, не раз навещавшими его по поводу и без повода.
Перед выступлением в Институте истории естествознания. 1979 год Слева направо: А. Лаврин, Т. А. Озерская-Тарковская, А. А. Тарковский Фото А. Кривомазова
Арсений Тарковский с поэтами, которые в 1960-х годах посещали его студию (слева направо: А. Радковский, Л. Миллер, М. Синельников) Начало 1980-х годов. Фото А. Кривомазова
Не проходило и недели, чтобы с Тарковским не знакомились новые люди – начинающие стихотворцы, маститые художники, известные актеры или просто почитатели его таланта. Дом Тарковских был открыт для всех, даже для тех, кто приходил без рекомендательного письма или звонка от общих знакомых. Гостей всегда поили чаем и кофе (в квартире на «Маяковке»), вели обедать в столовую, если дело происходило в Доме творчества в Переделкине или в Доме ветеранов кино.
