Нас посадили в товарные вагоны, где скот возят, как селедки люди набиты были, вши сразу завелись. Нам на станциях из еды ничего не давали, врачей не было, на 10-й день прибыли на место, мы ведь первые выехали из Крыма, еще не рассвело, мы уже из Джанкоя выехали. Первым был наш эшелон, позднее мне рассказывали, что и 20 дней, и месяц везли их, мы же быстро приехали, но все равно в вагоне трупы выносили, их клали у железной дороги, и дальше эшелон шел. У нас в вагоне двое умерли, и одна еще родила, конечно, были больные, сердечники, им плохо, а помощи нет. Прибыли мы на ст. Великоалексеевская Сырдарьинского района Ташкентской области, там был хлопковый завод, наша семья попала в колхоз Чкалов. Нас поселили в сарае, без окон и дверей, мы немножко подмели, сверху камыш настелили, нар не было, подушек тоже, ничего. Но там и местный народ этого не имел, сами узбеки на земле спали. На второй день погнали на работу, мы же тогда не знали, каков он, хлопок, оказалось, похожий на фасоль. Мы пришли на плантацию, чиханка называется, говорим: «Ой, как много фасоли здесь!» Узбеки густо сажали, надо очистить саженцы, чтобы расстояние между ростками было. Недели две я так поработала, потом в Багару надо было поехать, косить пшеницу, в горы. Как туда приехала, заболела малярией, температура 40, меня отправили обратно, я не знала, думала, умираю, так знобило меня, как поправилась, месяц-полтора работала учетчицей, потом в райздрав пошла, устроилась медиком, там людей не хватало. Узбеки тогда плохо, бедно жили, не белили, окон не было, печки тоже нет, одеяло накроют, туда залезут и греются. А потом я переехала в город, мы же стояли на комендантском учете, не имели права за 20 км от места поселения отходить, давали 20 лет за это. С комендантом договорились, переехали в г. Черчик Ташкентской области, я тоже там медиком работала, потом туда через полтора года приехал брат, закончил войну капитаном, и забрал нас в Самарканд. Вообще, куда бы мы ни ехали, нас сопровождал комендант, военный, каждый месяц ходили на подпись, не ходишь, тут же арестуют, к родственникам рядом пойдешь, судят, 20 лет дают. Конечно, очень много наших погибло, я слышала 46% от переселенных, жара, малярия, воды нет, голод, кормили плохо, нам ничего не давали, все в основном что-то из одежды на еду меняли, хорошо хоть, я медиком работала, это семье помогало очень. Когда брат хотел забрать нас, мы месяц ждали, пока из Ташкента разрешение придет, потом в сопровождении военного поехали, он нас в ту комендатуру в Самарканде сдал, как заключенных. Я письма Сталину не писала, ведь я кто, с нами были Герои Советского Союза, все правители крымские, те, кто из армии пришли, их тоже в спецпереселение отправили, а я кто в сравнении с ними?! Таких, как я, уйма была, всех выслали, сыновья и мужья на фронте, а женщин, детей и стариков выслали. Вернувшиеся из армии приезжали в Крым, их не пускали, они начинали искать семью, а кто-то уже умер в депортации.
Потом после смерти Сталина в 1956 г. нас сняли со спецучета, но нельзя было в Крым вернуться. Потом я написала письмо в Симферополь знакомой, переписываться начали. Я уже работаю, свой дом имели, у меня 2-комнатная квартира, были хорошие дни, были и плохие, но в целом жизнь стала лучше, как ветеран я имела пайки. И вдруг получаю телеграмму: «Ура, Катя, ты жива! Обнимаю, целую. Миша. Жди письмо». И через 2 дня получаю письмо, оно 5 дней шло, также начинающееся: «Ура, Катя, ты живая и здоровая… Быть в обороне Севастополя и остаться в живых — это значит, что мы родились в маминой рубашке, я тебя очень хорошо помню, в морской форме, с косичками… Я не могу описать, кем мы доводимся друг другу. Другом — нет, даже не родственники — мы еще сильнее». Это был Миша Байсак, адъютант полковника Горпищенко. Потом, конечно, я написала ему, такое письмо у него приятное было. Оказывается, 30-го числа была годовщина обороны Севастополя, собрались участники обороны, интересовались, кто еще жив, розыск дали всесоюзный, и нашли меня. Он меня попросил написать, как жизнь сложилась, я написала кратко и указала, что знаю Мишу, адъютанта полковника Горпищенко, но как Байсака не знаю, вы это или не вы. И он ответил, что он это, тогда был кудрявым, а сейчас с пролысинами. Приезжала я дважды в год на встречи, хорошо принимали, а в 1989 г. я первой из крымских татар прописалась в Севастополе, мой портрет на Почетной доске разместили, хорошо ко мне относились, вспоминали, сколько добрых слов я раненым говорила. Вообще, тогда люди добрые были.
— С перевязочными материалами не было проблем?
— Нет, у нас всегда хватало, все в пакетах. Причем не сказать, что экономили. У нас была, как полагается, военная тройка, рядом со штабной землянкой размещались арестованные, как-то утром я встала, на маленьком деревянном топчане спала, рядом столик, там немножко медикаменты. Рано поднялась, побежала куда-то, вдруг останавливает меня краснофлотец: арестованный ранен. Я быстренько взяла пакет, перевязочного материала всегда с собой много берешь, ведь на маленькие ранения не вызывают, сами моряки себе перевязки делают, они все умели. Я прихожу в землянку, они как раз завтракали, пригласили к столу, а у раненого кровь как фонтан бьет с двух сторон, брызги всюду, оказывается, осколок через дверь пролетел и через легкое прошел. Вижу, арестованный дышит, и брызгает кровь. Я его положила на бок, начала перевязывать, но он умер, а то, что кушал, во рту осталось, что значит, не суждено глотать пищу.
— Использовали ли вы какие-либо препараты для обработки ран?
— Мы на передовой никакой обработки не делали, быстренько рану прочистишь от грязи, перевязку наложишь и отправляешь в госпиталь, потому что некогда, успеваешь только вытащить и перевязать. Но вот профилактические прививки мы делали, там, на фронте, не считалось, старший ты врач, медсестра или кто, на прививки в батальоне давали полчаса, не больше, а это три или четыре роты, медиков распределяют по ротам, причем не важно, сколько есть нас, а должны успеть сделать. Приходишь, с собой берешь черные эфирные бутылки с препаратами против тифа или столбняка, открываешь, 10-граммовый шприц, берешь иголку сечения 10, 15 или 20, один краснофлотец стоит, смазывает йодом, другой отмечает, третий после прививки смазывает. А ты только укол ставишь. Как закончились шприцы, быстро проводишь дезинфекцию иголок: была специальная колбочка, туда иглу кладешь, воды добавляешь, на спиртовку, 2–3 минуты ждешь, чтобы закипело, а то и, бывало, не дожидаешься. И снова делаешь, и, что интересно, никакого абсцесса, ничего не было. Так за полчаса нужно на весь батальон прививку сделать. Таков был приказ. Кроме того, врач нашего лазарета Ольга Евдокимовна Филоненко организовала бригаду из 57 женщин, которые сдавали кровь для раненых, и мы, медики, тоже сдавали кровь.
