— Знаешь, как надо проверять, любишь ты бабу или нет? — Сарай закатил глаза, изображая лицом в силу своего разумения страстное чувство. — Ты представь: она со своим макияжем и всякими бретельками сидит в туалете и глядя в одну точку, гадит. А на лбу жила синяя от напряжения вздулась. Если тебя не вырвет — любишь!
Женская половина, немного фальшивя и чуть кокетничая, сказала: «Фи!», и компания с удовольствием выпила за любовь. Гоша сидел на ручке Наташкиного кресла и что-то тихонько ей плел. Понятно было, что он её путает или она его — кто их разберёт.
Светка-звезда долго рассматривала пустой фужер на просвет, потом прикурила сигаретку и сказала в пространство:
— Людвиг его звали. Я, значит, когда в Москву приехала, мне только-только шестнадцать стукнуло, но уже не совсем дурой была. Сначала-то прямо с поезда пошла пожрать в кафешку у трёх вокзалов. Ну, взяла набор номер два: суп, сосиски там, салат-компот… На стол поставила, сумку с пакетом на стул повесила и пошла поднос отнести. Возвращаюсь, смотрю: сидит негр огромный — нет-нет, это еще не Людвиг был, — и мой суп ест, а я про негров раньше только и знала, что сильно угнетенные они. Нy, сажусь я, второе пододвинула, ем потихоньку. Он покосился так, но жрать продолжает, потом салату половину мне отсыпал — видно, совесть все-таки есть, я за это полкомпота ему оставила. Он выпил и ушёл, а я смотрю… на соседнем столе мой пакет лежит, сумка висит и обед остывает… Стрескала — чего ж добру пропадать — и поехала в центр.
Иду по улице Горького — складненькая такая, в джинсиках, в темных очёчках, с красивым пакетом — всё при мне. А он на своём «Опеле» рядом едет: «Садитесь, девушка. — кричит, — я вам Москву покажу!» Глаз у него как алмаз. Ну, я покочевряжилась для виду два-три дома и села. Он невысокий такой. Полноватый, но вполне симпатичный. Я потом-то всё про него узнала. Да… Он, значит, как обычно делал? Шёл в ресторан Дома кино или там в ВТО, пока не сгорел, днём шёл обедать. «Я, — говорит, — днём «работаю». Выбирал какую-нибудь лялю средних лет из тех, что там около искусства крутятся, подсаживался и путал. Он по этой части просто гений какой-то. Три слова с бабой скажет и уже знает всё про неё, и уже так разговор складывает, что ей жутко интересно. То про литературу завернет, то про живопись, а то и про тряпку какую женскую, которую «его сестра из Франции привезла, да ей маловата». Дальше он её к себе на «Динамо» вёз «на рюмочку кофе». Квартирка у него крошечная — комната да кухня. Ещё чуланчик был, под комнатку отделанный — еле-еле кровать помещалась. А так в комнате и тахта, и ковёр, и телефон, и видео-шмидео. Усадит Людвиг женщину на тахту, включит тихую музыку, даст пару гламурных заграничных журнальчиков, а сам идёт на кухню кофе ставить или там чай. На самом деле он на кухне раздевался догола, да-да, — прямо с этой болтающейся штукой, — волосы всклокочивал, очки снимал — он вообще-то сильный очкарик, а когда близорукий человек очки снимет, то глаза сами собой нехорошие делаются. Потом еще краска у него была специальная, красная — будто кровь. В одной руке топор, в другой нож — и всё это и сам в «крови», а на губах пена для бритья, и так заскакивает: «А ну раздевайся щас же, мразь такая, тварь поганая, а то убью щас, зареж-ж-у на ху-у-…!»
И Светка, вытаращив глаза, протянула перед собой руки — это было страшно.
— Секс-то у него довольно-таки тухлый, — продолжала она, покосившись на бедного Ар тура, — но по первому разу даже интересно. Меня он привёл, пообещав «английскую кофточку на вас». Музыку завёл и пошёл на кухню копошиться. А я думаю — чего ждать то — разделась и легла на тахту в красивой позе, как в «Плейбое». Тут он с ножами-топорами весь в крови и заскакивает. Я говорю: «Сколько тебя можно ждать-то, милый?» У него из рук всё попадало, он рот открыл, глазами лупает, а потом как заржёт, даже упал и там продолжал хохотать. И я с ним. В первый раз так и трахнулись на нервной почве. Он меня после этого сильно зауважал и пустил в чуланчик жить. А я за это квартирку в такой чистоте держала, что сама удивлялась. С утра встану, бывало, везде подмету, пылесосом тоже пройдусь, потом пыль протру, а особенно его коллекцию самоваров на кухонном подоконнике — это он спецом подоконник заставил, чтобы в окно не выбрасывались — второй этаж все-таки — попытки были. Ну вот. Уберусь, уберусь, а потом только топор с ножами начистить, чтоб как зеркало, да краски для него развести — всего и делов-то. К пяти часам, когда он обычно являлся, я всегда успевала. И сам обстиранный, обглаженный — как картинка. Я и у себя-то в Рузе белоручкой никогда не была, а тут тем более.
Привел однажды фифу белобрысую и здоровущую — я в щёлочку подглядела. Сначала всё про кино разговаривали. Про разные течения. Потом он, мне кажется, ошибочку тактическую допустил, а может быть, и нет. «Вы понимаете, — он говорит. — у Тарантино совсем другая сверхзадача была, а вы, кстати, от минета не кончаете?» — И пошёл на кухню «чай ставить». Это её насторожило как-то. Она следом за ним на кухню. А он ещё раздеться толком не успел, да и без топора — никакого эффекта. Пришлось по-простому её на тахту заваливать. Без интереса, но всё-таки с особым цинизмом, как говорится. Ну, ушла она потом, дверью хлопнула, да ещё и с угрозами. Людвиг за свои бумажки сел — что-то с наукой связанное. Я прибралась, вдруг звонок в дверь. Он в глазок глянул: «Свет, ставь!» Я уже всё знаю: ставлю кастрюлю с водой на большой огонь, а в дверь звонят, барабанят. Людвиг опять к бумажкам ушёл. Наконец, я кричу: «Готово!» Он дверь открывает, но она на цепочке. За дверью какой-то шибко большой парень бесится — дылдин брат, что ли. И всю эту кастрюлю — прямо на него. Брат по лестнице так посыпался, что не наглядишься. Такой вот крутой Людвиг мужик. Сейчас в тюрьме по третьему разу, но ненадолго. Я его жду и люблю. И пластинку новую посвятила! — закончила Светка с каким-то озлоблением и покосилась опять на Артура.
Мы все только руками развели, а в глазах Артура засверкали искорки оскорблённого самолюбия:
— Что ты всё смотришь?! Ну не в форме я вчера был! Выпил лишнего — день рождения всё-таки! И потом — это тебе не рот под фанеру открывать!
— А что такого! Знаешь, как говорят: «Пять минут позора — и обеспеченная старость!»
— А с другой стороны: деньги проешь, а стыд останется! Бездуховность, бля! Хорош препираться, горячие сексуальные головы! Мы ещё на вашей свадьбе погуляем, наливай, — это Сарай Свете.
— Вы знаете, друзья. — мягко сказал Гоша, — в течение многих веков человечество бьётся над этой извечной загадкой. Что такое любовь? Зачем она и почему? Никто не может дать однозначного ответа. У каждого человека это индивидуальное, глубоко личное. Я, например, уважаю любую точку зрения, даже такую, я бы сказал, несколько экстремистскую, как у нашего Юрия. Меня только всегда удивляло, как разные человеки распоряжаются свалившимся на них чувством. Давайте-ка выпьем, и я вам расскажу одну историю, которую ещё не рассказывал никому.
