Ознакомительная версия.
Многие жены и родители казаков напутствовали покидавших родные края благородными наказами — беречь совесть и честь:
Ты ж иди, родной мой, на чужбину,
Честь свою казачью береги!
(Сибирская казачка М. В. Волкова)
Профессор В. Авилов подчеркивал, что:
«…войну против большевиков в 1917–1920 годах вели не отдельные казачьи группы и заинтересованные классы, а именно все казачество в его целом… Казачья эмиграция — это эмиграция народная. Казаки потеряли свою национальную свободу, а не свои ранги, титулы, поместья и привилегии. Не казаки изгнали казаков в эмиграцию, но чужими руками, внешнею силой были оторваны казаки от родных очагов и своих земель… Казаки эмигрировали общей массой; как главный военный кадр Белой армии, со всей своей администрацией, законодательными органами (круг, рада) и представителями городского и станичного самоуправления… Уйдя за границу, казаки остались казаками… Казаки — народ порядка, с чувством чести, остались порядочными и в эмиграции. Если им не представляется возможность сейчас показать свой героизм на полях битвы, взамен его они смогли остаться героями среди нищеты изгнания…»
Вот почему руководство французского Иностранного легиона было заинтересовано в пополнении своих рядов русскими военнослужащими, в том числе в первую очередь казаками.
Интересны зарисовки тяжелой службы «на чужбине в квадрате» казака Николая Манина в «Воспоминаниях о службе в иностранном легионе в Алжире, Тунисе и Сирии». В своих мемуарах он писал, что после 1920 года положение российских беженцев на берегах Босфора было катастрофическим. Голод, осенняя сырость и холод, болезни и тоска по Родине были неизменными спутниками изгнанников. Осложнял положение и острый жилищный кризис. Многим приходилось ночевать прямо на улице — кусались цены на жилье. Частично спасала ночлежка, устроенная в бывших турецких казармах Мак-Магон и представлявшая собой огромный зал, освещенный тремя пятисвечовыми электрическими лампочками. Грязное, десятки лет не ремонтировавшиеся помещение, кое-где с потолка льется вода, выбитые и заклеенные картоном окна, грязный и изъеденный крысами пол с зияющими дырами.
Посредине и вдоль стен сплошные деревянные нары с тучами клопов и вшей. Намного тяжелее складывалась ситуация в беженских и военных лагерях. Помимо «обычных» проблем, связанных с питанием, жильем и нищетой, в лагерях часто вспыхивали эпидемии, уносящие жизни многих. Так, в Чилингирском лагере вспыхнула эпидемия азиатской холеры, приводящей к смертельному исходу в течение суток.
Ситуация осложнялась тем, что недалеко от Чилингира находилось озеро Деркос, которое питало водой Константинополь. Холера могла проникнуть в озерную воду и передаться по водопроводу в город. Чтобы изолировать очаг холеры и предохранить Константинополь, оккупационные французские, английские и итальянские власти объявили в Чилингирском лагере карантин и отрезали его от всего мира цепью часовых. Французы не позволяли вывозить в Константинополь тяжелобольных, которые на месте обрекались на смерть, где не было помещений под лазареты, лекарств и инструментов.
Барак, приспособленный под лечебное заведение, представлял собой сырой каменный ящик, в котором валяются сотни заживо съедаемых вшами людей. Один в корчах умирает, рядом с ним корчится в последних муках роженица. Эпилептик судорожно бьет ногами по полу, задевая распухшие конечности ревматика, который неистово воет — плач и скрежет зубовный. Бывает, что пятеро умирают за день…
Хоронили в одной могиле всех, кто умирал за день. Кресты поначалу ставили, а потом перестали, так как их в первую же ночь воровали на дрова…
Лагеря были построены наспех. Французы давали понять, что русские на берегах Босфора — лишь никому не нужные приживалы. По периметру были установлены ряды круглых французских палаток — марабу на восемь человек…
Действительное положение легионера кратко охарактеризовал полковник Ф. И. Елисеев, служивший в легионе с 1939 по 1945 год. В частности, он писал:
«В Иностранном легионе Французской Армии всякий легионер-иностранец является существом «без рода и племени». Умрет ли он, или будет убит, он вычеркивается из списков «как номер» и только.
Никаких родных и наследников у него нет и не должно быть. Его вещи продаются в роте с аукционного торга и поступают в роту или батальон. Это относится к офицерам-иностранцам. Все они считаются «салибатэр», то есть неженатыми, хотя бы и имели законных жен. В случае гибели — семья не получала ничего».
* * *
Надо отметить, что наибольшую активность французские вербовщики проявляли на островах, где в лагерях беженцев русские солдаты и офицеры нередко доходили до отчаяния. Многие соглашались на вступление в легион, лишь бы вырваться из лагерного заточения. Так вербовщики пожали «добрую жатву» на острове Лемнос.
Только из одного Донского корпуса более тысячи человек оказались в рядах легионеров. Для многих русских солдат и офицеров служба в Иностранном легионе становилась альтернативой голодной смерти или самоубийству.
Трудно было врастать в гражданскую жизнь, потому что навыки цивильных профессий, которые могли пригодиться в мирное время, многими были забыты, а потому и утрачены. Но это было не главное, — основным бичом большинства русских беженцев являлся психологический надлом.
Об это красноречиво и глубоко сказал В. Колупаев:
«Социальная адаптация этой категории эмигрантов, выходцев из среды кадровых военных, да и просто людей, многие годы проведших в состоянии войны, была крайне затруднена.
С одной стороны, мало кому из них удавалось сохранить гражданские «прикладные» специальности, которые могли оказаться востребованными в условиях эмиграции. Но эта причина не являлась основной: наибольшие трудности представляла психологическая адаптация.
Целый комплекс проблем вызывал состояние стресса, ставил человека на грань срыва, зачастую приводя к распаду личности или самоубийству. Среди психологических факторов, оказывавших наиболее разрушительное воздействие на сознание и духовный мир русских эмигрантов, были чувства утраты и тоски по Родине, понижение социального статуса, языковой барьер, разрыв родственных связей, социальная невостребованность личности в чужом обществе, невозможность интеллектуальной и профессиональной самореализации».
Но действовал еще один фактор, он был специфичен, — это боязнь оказаться вне воинского коллектива, столь понятного для любого военного, с победами и поражениями, единоначалием, с простой логикой приказания и подчинения, а также стабильности материального обеспечения. Такие люди боялись «расшнуровываться» — снимать военную форму с ремнем и портупеей. Эти условия деформировали человеческие отношения.
Ознакомительная версия.
