Сейчас люди Берии, видимо, раскопали погребение Гитлера и привезли останки.
— Доигрался, подлец, — повторил Коба. — Помнишь город Львов? Его помнишь?
Я помнил. Еще как помнил! Но сказал:
— Нет, не помню.
— Правильно, никогда не вспоминай, — кивнул Коба. — Но почему возник этот слух? А вдруг мы и вправду ошиблись?! Ведь взлетная полоса на Темпльхофе, действительно, была в порядке. Ладно, включи-ка Мингрела… — Коба не мог оторваться от своей игрушки.
Я включил.
— Ну вот, у тебя сразу включается, — сказал он. — А у меня работает через раз…
Я попытался (снова!) объяснить порядок включения и то, почему у него возникают проблемы. Но он был абсолютно туп в технике. Зло прервал меня (он и в детстве очень злился, если чего-нибудь не мог):
— Тихо! Я слушаю!
В кабинете Берии разговаривали двое, и оба с акцентом. Один — с грузинским (Берия), другой — с легким иностранным… Я сразу узнал этот другой голос.
— Здравствуйте, товарищ Берия, — произнес он.
— Садитесь, товарищ Мессинг. Товарищ Сталин поручил нам одно деликатное задание. И мы решили узнать ваше мнение…
— Колдуна твоего на помощь позвал, — засмеялся Коба.
— Я хочу, чтобы вы посмотрели на эти две челюсти, — сказал Берия.
— Мне не нужно на них смотреть. Я, лишь войдя в здание, понял, что он здесь. Хотите услышать, как все произошло? Он принял яд… и женщина вместе с ним… Они оба умерли мгновенно… Сидели неподвижные на диване. После чего кто-то в штатском… подходит к нему… и стреляет… Стреляет в мертвеца.
— А почему стреляет, если он мертв?
— Не знаю. Но вижу, что стреляет.
— Вы, как я помню, предсказали гибель Гитлера?
— Да. Я сделал это. И указал даже год. Все было напечатано в польских газетах.
— И давно вы предсказали?
— В тридцатых годах.
Наступила тишина.
— И все-таки как вы это делаете?
— Многоуважаемый товарищ Лаврентий Павлович Берия! Вы меня об этом уже спрашивали. Это то же самое, как просить композитора объяснить, почему у него в голове звучит музыка. Я ничего не могу объяснить. Я могу только объявлять то, что слышу… или вижу.
Опять помолчали.
— Мне сказали, что у вас бытовые сложности с квартирой. Поможем.
— Очень обяжете. Комнатка у меня совсем небольшая.
— Напишите сейчас заявление на мое имя…
— Пошли бериевские глупости… — усмехнулся Коба и отправился в ванную.
Он был там, когда все случилось… Если бы он знал, что пропустил!
— И заодно, — продолжил Берия после долгой паузы, — напишите мне… — Он замолчал.
Я хорошо знал Мессинга и представлял, как он улыбнулся привычной вежливой улыбкой. И его голос после того, как он это написал и, видимо, отдал Берии. И шепот Берии:
— А я?..
Мессинг спокойно:
— Вы в это время еще будете жить.
Берия торопливо:
— Завтра вы сможете въехать в квартиру.
Именно в этот момент из ванной вернулся Коба.
Я приготовился рассказать ему, как Берия допытывался о его смерти. Я ненавидел негодяя, который выбил мне зубы, но… Но не рассказал. Пожалел Мессинга? Нет, просто уже тогда понял: Берия мне пригодится.
Коба с усмешкой спросил:
— Наверное, пугал товарища жида?
— Да нет.
— Странно. Большой Мингрел у нас товарищ Малюта Скуратов. — Коба прыснул в усы. — Он не выносит тех, кто его не боится. Может, потому что сам… очень боится. — Опять засмеялся. — Вот наш писатель граф Алексей Толстой его не боялся, знал, что товарищ Сталин его в обиду не даст. Рабоче-крестьянский «красный» граф! И поместье товарищ Сталин дал ему под Москвой… оно не только на графское — на царское потянет. Огромное у него было тело, жирен. Толстый Толстой, щеки висели по плечам. И матерщинник был великий. Он весь Петрухин (Петра I) большой матерный загиб в триста шестьдесят матерных слов мне повторил без запинки. И вот однажды Лаврентий решил меня разочаровать в графе. Положил мне на стол оперативное донесение — речи пьяного «красного» графа, когда тот лежал на бляди, подосланной Лаврентием. Ебучий был граф… Академик, депутат, лауреат — сколько почета ему дали! А он откровенничает с блядью: «Я, — говорит, — хочу одного: хорошо жить. Но для этого надо писать то, что хочет Усатый…» — Так он товарища Сталина, который ему все дал. — «И я, — говорит, — пишу. Закончил Петра Великого, когда наш Усатый пересмотрел историю. Петр стал у него великий пролетарский царь! Черт с ним, все переписал». После чего граф сообщил бляди, будто ему душно у нас! Мол, Усатый не понимает, что без свободы нет литературы… И пошел, и пошел… Прорвало контру! Лаврентий смотрел, как я читаю донос, и ждал! Обожает, когда любимцы товарища Сталина сволочью оказываются. Любит вынимать людей из моего сердца. И тут товарищ Сталин спросил мудака Лаврентия: «Как думаешь реагировать?» И конечно, Мингрел сморозил глупость: «Думаю, с Толстым расстанемся». «Это как же, говорю, великого писателя, автора нужных нам произведений — в расход? Сколько лет его кормили, а теперь все произведения под нож? Отдать задаром такое идеологическое оружие?» Наконец глупец правильно меня понял. И говорит: «А не провокаторша ли осведомительница?» «Правильно, Лаврентий. Уж не хочет ли она попросту выбить из наших рядов знаменитого писателя, который, как я слышал, очень болен?» Далее все было правильно. Блядь расстреляли. А «красный» граф… быстро умер, оказалось, вправду был очень болен. — Коба посмотрел на меня желтыми глазами и добавил: — Товарищ Сталин очень не любит неискренних людей, не забывай, Фудзи… Поедешь к Берии. Все, что он скажет, доложишь… Впрочем, подожди. Может, еще что-нибудь узнаем.
И позвонил по домофону:
— Саркисова.
Старательно грохоча сапогами, вошел человек в полковничьих погонах — Саркисов.
— Товарищ Сталин, начальник охраны члена Политбюро товарища Берии Лаврентия Павловича полковник Саркисов по вашему приказанию прибыл!
— Ну что ж вы все тянетесь бравым солдатом Швейком! Докладывай, что у вас нового.
— Порученец товарища Берии Левон Нодия ездил вчера по улицам, высматривал девушек. И высмотрел известную актрису — товарища…
Коба прервал:
— Куда летишь? Чего торопишься! Ее имя напишешь мне на бумажке.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
— Учись охранять честь советской женщины. Что дальше было?
— Он привез ее в особняк товарища Берии.
— Дальше.
— Товарищ Берия был у вас в гостях. И вошел к ней только на рассвете, когда вернулся.
