Ознакомительная версия.
Я на бронетранспортере, а это была командно-штабная машина, оборудованная специальными средствами связи, должен был переходить границу самым последним. Позже, когда закончилось построение, я попросил тщательнейшим образом проверить этот бронетранспортер, чтобы, не дай Бог, он неожиданно не заглох на мосту.
Подоспел ужин. Под треск небольшого транзистора посидели перед тарелками с жареным хеком, подумали-погоревали. На душе стало как-то пусто. Во всяком случае, у меня. Схлынула приподнятость последних дней. Впереди была полная неизвестность, а позади — пустота, какой-то провал.
На территории полка стояло несколько сборно-щитовых домиков, обычных казарм. В одном из них, отведенном для командующего, я и провел свою последнюю ночь в Афганистане. Не спалось. Я не хотел думать о том, что пришлось здесь увидеть и пережить. Но независимо от желания одно за другим в памяти всплывали лица. Много лиц. И выживших, и тех, кто погиб в этой стране.
В последние недели я все чаще размышлял о своем будущем. И чем ближе было окончание войны, тем более отчетливо возникала необходимость как-то налаживать свою теперь уже мирную жизнь. Бесконечно долго жить без сыновей я не мог — парни должны иметь рядом отца. Но я прекрасно знал, что командующий войсками округа постоянно находится на службе. Младший же, Андрей, должен был пойти тогда во второй класс.
Моя мирная жизнь могла стать полной лишь в том случае, если бы рядом находился близкий и любимый человек. Я счастлив, что в лице Фаины обрел такого человека. Она очень красивая и умная женщина, с доброй душой и чувством любви и заботы о детях, родных и друзьях. Могу сказать и о том, что однажды, уже после войны, Фаина спасла мне жизнь.
Примерно в четыре утра я все-таки задремал, хотя сном это назвать было нельзя. Я всегда вожу с собой будильник, но на этот раз проснулся раньше, чем он зазвенел. Не проснуться в этот день было нельзя. В батальоне, видимо, спали так же, как и я. Около пяти утра уже начали прогревать двигатели, ходить, шуметь, смеяться. Кто-то затянул песню.
Последние посты охранения сняли еще до завтрака. Кто-то тогда пошутил: «Что ж, теперь придется обходиться без защиты с южной стороны».
В начале девятого я позвал адъютанта, чтобы он со всех сторон осмотрел меня в форме. Он долго смотрел оценивающим взглядом и в конце концов кивнул головой — нормально.
В это время батальон уже был готов к движению. БМП стояли ровно друг за другом, находившимся рядом солдатам оставалось только запрыгнуть на них. Я приказал построить батальон. Зная о том, что нам уже не придется встретиться, я поблагодарил их за все и сказал, что в этот особенный день разведбат 201-й дивизии войдет в историю как последнее подразделение советских войск, покинувшее территорию Афганистана. Тогда я еще не предполагал, что через четыре года этой дивизии снова придется выдерживать колоссальную нагрузку, но на этот раз уже на территории Таджикистана.
Мы еще раз уточнили порядок и скорость движения, особенно по мосту. На советском берегу, в Термезе, нас встречало очень много людей, среди которых были и родственники погибших солдат и офицеров. Некоторые из них, получив извещения и даже похоронив своих близких, все равно надеялись: вдруг он живой, вдруг сейчас выйдет? Чтобы никто случайно не пострадал, я приказал двигаться по мосту с минимальной скоростью.
Батальон занял свои места на технике, а я прошел пешком вдоль всего строя. Мой бронетранспортер стоял в начале колонны. Я смотрел на него с еле сдерживаемой радостью. Огромный груз с плеч был уже свален. Мне никому не нужно было звонить. Даже если бы захотел — все равно нет связи. Ни ЗАСа, ни ВЧ — ничего. В моем распоряжении здесь, в Афганистане, вместо множества телефонных аппаратов осталась лишь одна трубка радиосвязи на БТР. И батальон всего один…
Поднявшись на БТР и наблюдая за последними приготовлениями к маршу, я подумал, что такой армии, как 40-я, уже никогда не будет. Такой уникальной. Не только с точки зрения специфики выполняемых задач. Таких людей уже не собрать. И я оказался прав.
По мере вывода части 40-й армии разъезжались по всей территории Советского Союза. Они уезжали туда, откуда пришли в Афганистан. С одной стороны, это был закономерный итог. С другой — мы постоянно, особенно в последнее время, когда о нас говорили чрезвычайно много, обращались с просьбой сохранить название армии. Почему не принято решение о награждении армии? В душе еще надеялся, что, может быть, именно в этот день, 15 февраля, будет объявлено о том, что, скажем, в связи с завершением вывода армия награждается орденом. Ближе к завершению войны мы несколько раз в телефонных разговорах подсказывали руководству, что не наградить 40-ю армию, например, орденом Красного Знамени было бы несправедливо. Чувствуя, что дело не движется, подготовили несколько писем на имя министра обороны и Президента СССР. Как оказалось, напрасно.
40-я армия была необычной. В нее входили четыре дивизии — три мотострелковые и одна воздушно-десантная — и несколько отдельных частей. За всю историю наших Вооруженных Сил не было такой армии, которая располагала бы собственными военно-воздушными силами. Особую мощь придавало большое количество батальонов специального назначения — их было восемь. И это наряду с десантниками и разведчиками — самыми подготовленными подразделениями.
Кроме того, армия была внушительной и по количеству личного состава — максимальное число доходило до 120 тысяч солдат и офицеров. В начале 1988 года мы уже начали выводить некоторые подразделения, и на момент подписания Женевских соглашений в Афганистане находилось около 100 тысяч человек.
В последние минуты перед началом движения я пытался представить себе картину встречи последних батальонов. Как она будет организована? То, что произойдет в Термезе через час-другой, я примерно знал. Руководители района все время были на высоте — они несли на себе основную тяжесть организации встречи выводимых частей на протяжении нескольких месяцев. Почти год через границу ежедневно проходили колонны. Солдатам нужно было не только улыбаться, а размещать и кормить их.
Хорошо, в Термезе все закончится. А дальше? Я не мог даже предположить, что после девятилетнего пребывания 40-й армии в Афганистане нас так никто из руководства страны и Министерства обороны и не встретит. Если ни у кого из руководителей не нашлось времени (а скорее всего, желания), чтобы приехать в Термез, ничто не мешало через полторы-две недели пригласить в Москву тех, кто хотя бы командовал частями 40-й армии в течение девяти лет, на какой-нибудь скромный прием. Причем устроить его должно было не Министерство обороны, поскольку решение о вводе войск принимали не военные.
Ознакомительная версия.
