В доме он был всегда под пятой у женщин – у сестер, у жены. Жизнь дома крутилась вокруг единственного сына, его друзей, его интересов. Здесь бывали интересные и веселые молодежные вечера. Друзья Юрия из школы и из университета приходили сюда не думая о «высоком положении» хозяина дома. Здесь помогли многим, чьи родители пострадали в 1937-38 годах: дружба из-за этого не прекращалась. В этой семье не было злобных или жестоких людей. Но ограниченность, догматизм и нечто фанатическое проявлялось во многом.
На искусство Жданов, действительно, смотрел с ханжески-пуританских позиций, столь распространенных в партии. Их лучше всего выразила однажды жена Жданова в своем незабываемом афоризме: «Илья Эренбург так любит Париж, потому что там – голые женщины». Природа образного мышления в музыке, живописи, кино – была Жданову так же чужда, как высшая математика. Но он рвался в бой, закусив удила, чтобы быть «большим роялистом, чем сам король», чтобы «доказать» злонамеренность Тито или бесполезность идеалистической философии во все века. Может быть, он хотел таким образом навсегда расправиться с остатками идеализма в себе самом.
Когда-то, в начале своей партийной деятельности, он руководил Горьковской областью, где строили первый советский автомобильный завод, – это были лучшие годы его политической карьеры. Оттуда его перевели, сразу же после убийства Кирова, в Ленинград, ввели в состав ЦК, поручили говорить перед съездом писателей, – это был слишком большой масштаб для слабого человека с больным сердцем. Он держался за моего отца, как ребенок держится за руку взрослых, и изо всех сил старался тоже выглядеть взрослее. В результате Жданов навсегда оставил о себе дурную память Держиморды.
В общем, верхние «десять семей» государства жили довольно похоже одна на другую. Жили скучно, бесцветно. Дети старались поскорее уйти от родителей и, вести свою жизнь. Почти никто из «кремлевских детей» не продолжил политической карьеры отцов. Ольга Ульянова, племянница Ленина, стала химиком; дочь М. Фрунзе – тоже. Дочь Л. Кагановича – архитектор, сын К. Ворошилова – инженер, три сына Микояна и сын А. Андреева – авиационные конструкторы, дочь Андреева и сын Жданова – химики, сын В. Куйбышева и дочь Г. Маленкова – архитекторы, сын Л. Берия – конструктор управляемых ракет, дочь Н. Шверника – инженер телевидения. Все они – интеллигенты с хорошим образованием, ушедшие далеко вперед от отцов в своих взглядах на жизнь и на культуру. Единственным «продолжателем», в своем роде, являлся сын Я. Свердлова, Андрей, профессиональный чекист, усердно занимавшийся «борьбой с остатками троцкизма», и особенно «настроениями молодежи», и многих усадивший в тюрьму.
Почти в каждой семье были свои жертвы «чисток»: у Молотова, Ворошилова, Микояна. Если не родственники – то друзья. Младший сын Микояна женился на дочери Алексея Кузнецова, ленинградского партийного лидера, когда тот уже был отстранен от работы и ждал ареста. На свадьбе дочери он сидел похудевший и подавленный. Вскоре Кузнецова и его жену арестовали, а Алла Кузнецова осталась в семье Микояна; к ней относились как к родной дочери. Арестовали родителей невестки Ворошилова, и с трудом удалось, с помощью самого Ворошилова, выхлопотать им замену лагерей – ссылкой. В каждой семье боялись говорить то, что думали. Жили тихо, растили детей, молчали.
В этом, собственно говоря, и заключалась вся «руководящая деятельность» членов политбюро – высшего органа власти и партии. Молчать и поддакивать. Пока был жив мой отец – этим всё политбюро и занималось. За это они остались живы и неприкосновенны, и тихонько старели и хирели на своих дачах. Любой из них – от Берия с его тайной полицией, до Маленкова и Микояна, занимавшихся экономикой, делали одно и то же: поддакивали и поддерживали.
Правда, был еще скрытый род деятельности, не выходивший на поверхность и только редко выдававший себя каким-нибудь знаком: вожди плели интриги друг против друга, один старался столкнуть другого, и выйти в фавориты. Но все были очень осторожны, и каждый боялся поплатиться собственной головой, «подсиживая» другого. На поверхность все это бурно вылилось только после смерти отца.
До марта 1953 года, можно было всегда видеть Маленкова и Берия, гуляющими под руку. Они ходили парой, так и приезжали к отцу на дачу, и выглядели близкими друзьями. Эта дружба, очевидная для всех, вероятно, основывалась на взаимной поддержке друг друга в каких-то спорных вопросах. Взаимоотношения внутри политбюро были сложными, запутанными и взаимно недобрыми. В доме у Ждановых Маленкова называли только презрительной кличкой «Маланья», из-за его круглого, женоподобного лица. (Маланья, Малашка – женское деревенское имя).
Жданов представлял собою некий противоположный полюс Маленкову и Берия. Последнего одинаково боялись все без исключения. Молотов был фактически отстранен от дел после ареста его жены в 1949 году. Кагановича, Ворошилова, Андреева, Шверника никто серьезно в расчет не принимал. Микоян умудрялся быть в мире со всеми…
Но когда умер отец, и Берия почти что вырвался к власти, тут все обернулись против него с поразительным единством. В июне 1953 года Маленков не поддержал «старого друга», и всё политбюро единодушно свергло и арестовало Берия. После смерти отца у Берия осталась единственная опора – секретная полиция, ее войска. Маршалы и генералы армии поддержали политбюро, и в день ареста Берия на улицы Москвы ввели танки: боялись войск МВД. Никто не понимал в чем дело, и милиция спрашивала: – «Что это, маневры? Тогда езжайте в объезд города. Испортите мостовую!»
Никто не поддержал человека, которого теперь все боялись не меньше, чем когда-то моего отца. Секретные архивы правительства были в руках Берия, и это не устраивало никого в политбюро. Теперь, даже такие близкие сотрудники Берия по МГБ и разведке, как генерал И. А. Серов, предпочли поддержать правительство. Это неудивительно в стране, где тайный сговор и дворцовый переворот служат единственной формой смены руководителей у кормила власти, – поскольку демократических форм жизни в этом обществе нет.
Ничего не изменилось в поведении политбюро и при Хрущеве. «Пришли другие времена, взошли другие имена» – писал Евтушенко… Взошли другие имена на политическом горизонте, и всходят все новые и новые, но осталась всё той же система, весь общественный уклад. И стиль жизни новых «десяти семейств» продолжает оставаться, в общем, таким же.
Хрущев был тих и молчалив, когда правил Сталин. Но придя к власти он сделался разговорчивым, властолюбивым, нетерпимым и неожиданно стал проявлять диктаторские замашки. Я почти не знала его семью, и не бывала у них в доме, но эта перемена в самой натуре человека была поразительной.
