В октябре, как хотел Никколини, возобновить хлопоты об освобождении не удалось. Все это время Урбан жил за городом. Однако в середине ноября при первой же аудиенции посол от имени государя Тосканы просил папу освободить Галилея. Ведь он уже скоро пять месяцев как сослан в Сиену!
В Святой службе, ответил Урбан, обдумают, что можно сделать. Есть сведения, и он этим очень недоволен, что находятся сочинители, которые пишут в защиту Галилеева мнения.
— Галилей тут ни при чем! — заволновался посол. — Нельзя, чтобы преступления других послужили ему во зло!
Папа несколько его успокоил: у него нет данных, что это делается с ведома Галилея. А тем смельчакам следовало бы поостеречься Святой службы!
Вскоре Урбан заболел. Мемориал, полученный от Никколини, он велел передать в Святую службу. Там рассматривать его не стали, дожидаясь выздоровления папы. По этому делу только сам он может принять решение! Поправившись, Урбан пришел на заседание Святой службы. Асессор изложил суть: тосканский посол от имени своего государя просит освободить Галилея и позволить ему вернуться домой. Об освобождении не может быть и речи, но он, Урбан, согласен разрешить Галилею переехать на его виллу, лежащую за пределами Флоренции. Там он должен находиться до нового приказа и вести замкнутый образ жизни. Он не должен устраивать ученых сборищ, сходок или пиров — всего, что выглядело бы как вызов Святой службе!
Асессор обязан, приказал Урбан, сообщить об этом послу, дабы тот сделал Галилею соответствующие внушения.
В середине декабря 1633 года, после почти годового отсутствия, Галилей вернулся на свою виллу в Арчетри. Ее он арендовал еще до процесса, чтобы жить совсем рядом с дочерьми и чаще их посещать. Приехав домой, Галилей, как и следовало, послал благодарственное письмо кардиналу Барберини. Тот не ответил: ему не подобало отвечать узнику инквизиции.
Когда Галилей возвратился в Арчетри, двор находился в Пизе. Но вскоре, перебравшись во Флоренцию, Фердинандо навестил своего математика. Приехал он в маленькой карете. Сопровождал его лишь один придворный. Великий герцог пробыл у Галилея около двух часов. Потом он прислал ему в подарок пять бочонков отменного вина.
Визит этот был для Галилея очень важен. Он показывал, что, несмотря на приговор, Фердинандо по-прежнему к нему благоволит. При дворе царило убеждение, что в Риме со знаменитым ученым обошлись несправедливо. Благочестивость его образа мыслей не подвергалась сомнению, и поэтому все, что с ним произошло, рассматривали как результат зависти и злобы. Само запрещение покидать виллу и показываться в городе Галилей объяснял желанием держать его подальше от великого герцога и принцев.
Не прошло и двух месяцев после возвращения в Арчетри, как Галилей снова решил воспользоваться поддержкой Никколини. Он послал ему набросок прошения, с которым тому следовало обратиться в инквизицию: «Согласно с приказами Святой службы Галилей находится вне Флоренции, но усиливающиеся болезни требуют постоянных визитов врача. Поэтому он просит разрешить ему вернуться в его городской дом, дабы он мог лечиться и прожить дни, которые ему остаются, в покое среди своих близких».
Никколини обещал исполнить просьбу, воспользовавшись предложенной мотивировкой. Так он и сделал, когда счел, что настало подходящее время, но попал впросак. Он не знал, что за несколько недель до этого в римскую инквизицию поступил донос. Прислали его из Сиены: «Галилей распространял в этом городе мнения, далеко не католические, побуждаемый к этому архиепископом, его патроном. Тот внушал многим, что Галилей был несправедливо и слишком сурово наказан Святой службой, что нельзя было осуждать философские мнения, подкрепленные неопровержимыми математическими доводами, что Галилей-де первый ученый мира и вечно будет жить в своих сочинениях, коль скоро они и запрещены, и что все нынешние лучшие умы следуют за ним. Считаю своим долгом донести об этом, ибо подобные слова, высказанные устами прелата, могут дать самые губительные всходы».
Донос обсудили в Святой службе. Поскольку он был анонимным, вызвать доносчика для подробного дознания оказалось невозможно. Однако без последствий донос не остался: он изрядно накалил обстановку. И когда на заседании Святой службы была оглашена поданная тосканским послом бумага с просьбой разрешить Галилею переехать по болезни из Арчетри во Флоренцию, все разрешилось в один миг. Урбан рассвирепел. Пусть флорентийский инквизитор немедленно объявит Галилею, что если он не откажется от подобного рода прошений, то Святая служба заточит его в темницу римской инквизиции!
Галилей часто навещал дочерей. Никто не переживал так остро его злоключений, как Мария Челеста. Письма, которые она посылала ему в Рим и Сиену, всегда являлись для него утешением. Как она была рада, когда отец вернулся домой! Однако недолгими были эти счастливые дни. Тяжелые волнения минувшего года, постоянная тревога за отца подорвали ее и без того слабое здоровье. Вирджиния опасно заболела.
Она таяла на глазах. Врач, пришедший в монастырь вместе с Галилеем, осмотрев Вирджинию, сказал, что случай безнадежный и она не переживет следующего дня. Отец был потрясен.
Опасаясь за него, врач решил его проводить. И надо же так случиться, что именно теперь дома ждал Галилея викарий инквизитора. Он объявил ему о только что полученном приказе: если Галилей станет и впредь просить об освобождении, то его водворят в тюрьму римской инквизиции!
Это решение Галилей принял почти безучастно, что-то сказал в свое оправдание, но мысли его были очень далеки и от Урбана, и от Святой службы. В убогой своей келье угасала Мария Челеста…
Врач оказался прав. Она умерла на следующий день. Ей было тридцать три года.
Горе подкосило Галилея. Он слег.
Еще больше, чем общий упадок сил, врачей тревожила его глубочайшая душевная подавленность. Галилей утратил всякий интерес к жизни, не мог побороть горя, не хотел больше жить. Он думал о близком своем конце. Просил, чтобы Винченцо далеко пока не уезжал: с часу на час здесь может потребоваться его присутствие.
Он совсем перестал спать. По ночам то и дело слышал бесконечно дорогой ему голос. Мария Челеста, возлюбленнейшая дочь, настойчиво звала его…
Отец Эджиди, инквизитор Флоренции, получивший жестокий нагоняй за нерадивость в истории с опубликованием «Диалога», незамедлительно доложил римскому начальству, что все, как было приказано, довел до сведения Галилея. Тот сказал себе в извинение, что решился на это прошение из-за страшнейшей грыжи, которая его очень мучает.
