Но в Успенскую прибыли 17 донских казаков, приведенных известным нам подполковником Барцевичем, бесстрашным разведчиком Добровольческой армии. Барцевич и донцы привезли сведения о восстании всех задонских станиц и просили генералов Алексеева и Деникина идти им на помощь. Под председательством генерала Алексеева состоялось совещание, на котором было постановлено изменить решение, принятое в станице Дядьковской, и двигаться не на юг, а на север, в знакомые добровольцам места: в Лежанку, в станицу Егорлыцкую, а там действовать сообразно выяснившимся обстоятельствам.
Пройдя четвертый раз со времени отхода от Екатеринодара через полотно железной дороги (в то время в отделе ходила острота: «большевики движутся вдоль полотна железных дорог, а добровольцы ходят поперек полотна») между станцией Ново-Покровской и селением Белая Глина, мы через хутор Горькобалковский и станицу Плосскую вошли без боя в Лежанку и расположились здесь, чтобы встретить праздник Святой Пасхи. Но большевики не дали нам осуществить это намерение: с полудня страстной пятницы и всю субботу они обстреливали Лежанку артиллерийским огнем, а направление ружейной и пулеметной стрельбы указывало, что они пытаются окружить Лежанку с трех сторон. Вечером в субботу отряд двинулся в станицу Егорлыцкую, и вошел в нее около 11 часов ночи, многие все же успели попасть в храм и по-христиански встретили Святой праздник.
Но нам недолго пришлось оставаться и в этой станице. Получено было сведение, что немцы очистили от большевиков г. Ростов и большевики бегут с Дона и что в настоящее время вся Владикавказская железная дорога загромождена беженцами и поездами с награбленным имуществом. Сообщалось, что на узловой станции Сосыка скопились большие транспорты с обмундированием и артиллерийским снаряжением. Для раздетой и лишенной снарядов Добровольческой армии являлся большой соблазн неожиданным ударом на Сосыку захватить ценные трофеи, а может быть, действуя в тыл армии Сорокина, стоявшего против немцев на станциях Кущевка и Батайск, кстати, покончить и с этой самой большой военной организацией на Северном Кавказе. Больных и раненых отправили через станицу Мечетинскую в Новочеркасск и с развязанными руками быстро двинулись к Сосыке. Сделав девяностоверстный переход в один день, отряд пришел в станицу Незамаевскую Кубанской области. Передневав в этой станице, наутро отряд подошел к узловой станции и после упорного боя занял станцию и прилегающую к ней станицу Павловскую. Однако лихой набег этот не дал ожидаемых результатов. Большевики, по-видимому, успели вывезти наиболее ценные грузы по Черноморско-Кубанской железнодорожной ветке, и трофеи были очень незначительны.
Число добытых снарядов едва превосходило расход, произведенный нами в бою. Но вместе с тем у нас были незаменимые потери в личном составе: более двухсот человек екатеринодарской молодежи — студенты, гимназисты и кадеты выбыли из строя убитыми и ранеными.
Попытка продвинуться к Кущевке также успеха не имела. В станице Ново-Михайловской сильный отряд противника преградил нам путь. В той же станице снаряд шрапнели попал в дом, где расположился командующий армией со штабом (как всегда, это было на церковной площади, в доме священника) и смертельно ранил штабного адъютанта, который скончался через несколько часов. Деникин и Романовский, находившиеся в соседней комнате, чудом спаслись. На этом была закончена Сосыкская затея, и мы вернулись снова на Дон в станицу Мечетинскую.
Здесь армии предстоял длительный отдых.
VIII.
Филимонов A. П.
Разгром кубанской Рады (1919 г.){46}
Разгром Кубанской Рады, закончившийся повешением члена Рады Кулабухова и высылкой в Константинополь наиболее влиятельных представителей оппозиции, сыграл значительную роль в общем ходе борьбы с большевиками на Юге России и был одним из существенных поводов к катастрофическому отходу Вооруженных Сил Юга России от Орла до Новороссийска.
Между тем до сих пор остается совершенно невыясненной та обстановка, в которой был произведен этот разгром. Непонятной остается и та роль, которую играли многие из видных действующих лиц в этом печальном событии.
Я был в это время Кубанским атаманом, и мне пришлось быть одним из непосредственных участников и свидетелей тяжелого эпизода, после которого я сложил с себя почетное звание войскового атамана, так как этот инцидент был вопиющим нарушением прав Кубани.
Поводом к разгрому послужил факт заключения членами парижской делегации Кубанской Краевой Рады с правительством Горской республики особого договора, который был квалифицирован в Ставке и в Особом совещании как измена России. Причины же антагонизма между Главным командованием и кубанским представительным учреждением заключались в резких политических разногласиях в оценке методов и способов борьбы с большевиками и того положения, которое в этой борьбе занимало казачество вообще и Кубань в частности. Трудно было примирить прямолинейный консервативный централизм Ставки с федералистическими и даже самостийными течениями, игравшими такую видную роль среди демократически настроенных членов Кубанской Рады. Трудно было примирить деятельность местных парламентариев, опьяненных той ролью, которую им приходилось играть, с авантюристическими стремлениями некоторых из военных руководителей, сумевших выдвинуться на Юге России с начала Гражданской войны.
Расправа с Радой еще намечалась в конце 1918 г. Незадолго до того, когда я вторично был избран кубанским атаманом и оппозиция, возглавляемая председателем кубанского правительства Бычом, потерпела поражение, ко мне приходили генералы Покровский и Шкуро и предлагали при их содействии взять всю власть в свои руки.
Я тогда категорически запротестовал против такого проекта и, как атаман, потребовал, чтобы этого не делалось. Покровский и Шкуро тогда отказались от своей затеи.
Такая мысль мне неоднократно подсказывалась и во время разговоров с Деникиным.
Особенно настаивал на этом его помощник.
— Совершенно не понимаю вашего характера, — говорил он. — Как вы терпите все это? Почему вы не разгоните Раду?
— Это слишком упрощенный, грубо-примитивный способ борьбы, — возражал я своим собеседникам, доказывая, что разгон Рады — мера весьма опасная и чреватая серьезными последствиями.
Нарастали оппозиционные настроения в Раде, учащались резкие выступления против политики Ставки и Особого совещания, нарастала неприязнь ко мне со стороны генерала Деникина, все более и более ненормальными становились взаимоотношения между Ставкой и нами, представителями и руководителями казачества.
