Черные глаза его блестели: он был рад, что нашел Лунина.
От боли, от волнения, от радости Лунин не мог произнести ни слова, а Татаренко продолжал торопливым шёпотом:
— Я всё время шел за вами… Меня подожгли через минуту после вас, еще раньше, чем вы выпрыгнули. Видели?.. Нет? А я всё время вас видел. Когда вы прыгнули, и я прыгнул…
— Сразу? — спросил Лунин, пораженный внезапной догадкой.
— Ну да… почти… Ведь я горел…
— А вы не могли больше тянуть?
— Тянуть?.. Сильно уже припекало… Пожалуй, немного еще потянуть я мог бы. Еще секунд десять… А потом всё равно прыгать…
— Но через фронт перетянули бы?
— Через фронт перетянул бы… Но мне не хотелось от вас отрываться… Мне показалось, что вас понесло прямо к немцам…
Он внезапно умолк, не уверенный, одобряет Лунин его поведение или нет. А Лунин, всё поняв, смотрел на него, потрясенный. Татаренко мог выпрыгнуть позже, над нашими. Но он видел, что Лунин падает над немцами, и выпрыгнул, чтобы не оставить его там одного.
— Ветер крутит… Меня понесло в одну сторону, а вас в другую, продолжал он. — Я упал возле наших.
— А где наши? — спросил Лунин.
— Где-то там… — Татаренко махнул рукой в сторону трясины, через которую Лунину не удалось переползти. — А там немецкий блиндаж, я сейчас видел. Близко — ну, метров сто отсюда. Там чего-то накопано, проволоки накручено, и сидят они, зарывшись, как суслики… А здесь ничья земля болото; на одной стороне — они, на другой — наши… Вы удачно в этот осинник спустились — тут густо и можно в двух шагах мимо пройти и вас не увидеть… Знаете, я под этой осиной был уже раз. Вы что, уходили?
Лунин кивнул.
— Хорошо, что я вернулся…
Татаренко вдруг умолк, как-то по-особенному взглянул на Лунина, потом спросил:
— Товарищ гвардии майор, а вы не ранены?
— Нет, — ответил Лунин. — Так… ушибся.
— Нога?
— Да.
— Сломана?
— Не знаю. Ходить не могу.
— Эх я, болван! — прошептал Татаренко. — Как я сразу не… Вы и ползти не можете? У, как вам больно!..
Его юношеское выразительное смуглое лицо сморщилось, когда он представил себе, какую боль должен был терпеть Лунин, Он подполз к Лунину, лег с ним рядом, поднял его руку и обвил ею свою шею.
— Держитесь так, — сказал он.
И Лунин сразу оказался, лежащим на его широкой, гибкой, крепкой спине. Он пополз, легко и осторожно неся на себе Лунина.
Он старался, чтобы больная нога Лунина не волочилась по земле, не задевала за кусты. Он полз через топь, под тяжестью Лунина всем телом погружаясь в жидкую грязь. Вокруг болота попрежнему стреляли, над ними попрежнему с визгом пролетали снаряды, и разные подозрительные трески и шелесты, совсем близкие, заставляли их надолго останавливаться. Дождик то шел, то переставал, иногда на несколько мгновений выглядывало солнце, быстро спускавшееся, светившее уже сбоку, сквозь прутья кустов. Татаренко двигался наугад, но быстро и уверенно принимая решения. Он был очень возбужден всем случившимся, и Лунин почти всё время слышал его горячий, торопливый шёпот.
— А ведь я ваш парашют нашел раньше, чем вас, — рассказывал он. — Лежал в луже… От вас метрах в двухстах… Далеко его отнесло…
Он возмущался непривычной для него сыростью северных лесов:
— Здесь все так и живут, по уши в воде… А у нас в степи сейчас, в сентябре, сушь, теплынь, в любом месте ложись в траву и спи…
Потом вдруг вспоминал, что он остался без самолета!
— И двух недель не пролетал… А когда дадут новый?.. Может, долго не дадут? А что делать? Ходить в столовую, потом домой, потом снова в столовую?.. Нет, вправду, может, долго не дадут? Может, всю зиму не дадут?..
И беспрестанно спрашивал, как чувствует себя Лунин, удобно ли ему!
— Вы налегайте, налегайте на меня, товарищ командир, не беспокойтесь… Очень болит? Или легче?
— Немного легче, — отвечал Лунин.
На самом деле ему нисколько не становилось легче. Боль не отпускала. Он весь одеревенел и обессилел от боли.
На них выскочил красноармеец, размахивая гранатой. Увидев, что это свои, он сказал:
— Вы прямо на минные поля ползете.
Здесь, оказывается, можно было не ползать, а ходить, и он повел их по узкой мокрой тропинке через старую облетающую березовую рощу, где почти у всех берез были срезаны снарядами вершины, Татаренко нес Лунина, как ребенка, посадив его себе на руки.
— Опустите меня на землю… — несколько раз просил Лунин.
— Вам неудобно, товарищ гвардии майор? — спрашивал Татаренко.
— Мне-то удобно, да ведь вы устали. Этак нельзя. Надо вам отдохнуть.
— Я нисколько не устал, — возражал Татаренко. — Вот еще! Вы только держитесь за меня покрепче,
И продолжал шагать.
Наконец они оказались в ходе сообщения — длинном окопе, на дне которого по колено стояла черная вода. Им теперь поминутно попадались красноармейцы с автоматами; многие из них дремали, стоя в воде, прислонясь к стенке окопа. Затем Татаренко и Лунин попали в землянку, где их приветливо встретил очень молоденький лейтенант; закутанный в плащ-палатку, он, поджав ноги, сидел на нарах, как птица на жердочке, потому что на дне землянки стояла вода.
— Мокро живем, — пожаловался он Татаренко. — Вот зима придет, так посуше станет, а до тех пор и спим в воде, и едим в воде…
Татаренко с любопытством приглядывался к незнакомому пехотному житью-бытью.
— И давно вы в этих болотах стоите? — спросил он,
— Да, почитай, уже год, — ответил лейтенант, подумав. — Те, что справа от нас, под Синявином, те дерутся, — прибавил он с завистью, — а у нас тихо. Полеживаем, постреливаем… Не слыхали, когда пойдем в наступление, освобождать Ленинград?
Он впервые видел летчиков вблизи и, кажется, полагал, что они должны быть гораздо более осведомлены обо всем, чем он сам. Принял он их радушно и участливо расспрашивал о ноге Лунина. Он объяснил, что у них есть и медсанбат и доктор, и даже сам вызвался проводить их туда. Но Лунин, обессилевший от боли и до сих пор молчавший, вдруг запротестовал. Его охватил ужас перед возможностью оказаться в чужом медсанбате, далеко от своих, он стремился во что бы то ни стало вернуться домой, к себе в полк.
— Не оставляйте меня! — шептал он Татаренко. — Я вполне могу терпеть… Только не оставляйте!
Татаренко сначала колебался, не зная, как правильнее поступить, но, заметив неподдельную тревогу в глазах Лунина, принялся стойко обороняться от всех попыток уложить его в чужой медсанбат. Он просил машину, чтобы довезти своего раненого командира до аэродрома. Лейтенант усердно звонил по телефону и минут через двадцать сообщил, что начальник штаба полка предоставляет в распоряжение раненого летчика "эмку".
