- Вы вышли на мировую арену, - говорил Энно, подняв руку. - Что ж, это закономерно, вполне закономерно. Белый медведь раздавил черного. (Энно намекал на герб Берлина: черный медведь на серебряном поле с двумя орлами - черным прусским и красным бранденбургским.) Да, да, белый медведь задушил черного, и этого следовало ожидать. Лично я в глубине души всегда верил в вашу силу, хотя не всегда выражал свою уверенность публично... Вы и Франция - оплот безопасности Европы, вы и Франция! - он смахнул слезу и воскликнул: - Любимая Франция!
Полковник Плотников смотрел на Энно с состраданием и в то же время с чувством какой-то неопределенной досады: почему старик, только что освобожденный, громко ораторствует и многозначительно, даже покровительственно хлопает Лубенцова по плечу, так, словно он сделал гвардии майору превеликое одолжение, дав возможность освободить себя! И к чему это краснобайство, эти банальные "символические" сравнения? Но потом Плотников подумал, что нехорошо в такой момент подмечать в людях недостатки. Что с того, если этот старый человек немножко важничает после нескольких лет невыносимой жизни! "Бог с ним", - думал Плотников, ласково улыбаясь французскому сенатору.
Лицо полковника светлело, когда он поворачивался к своему соседу слева, немолодому, изможденному, чуть сгорбленному человеку с седыми волосами. Этот говорил мало, только отвечал на вопросы, и то односложно. Он понимал и даже неплохо говорил по-русски, - в лагерях многие заключенные, те, кто предвидел ход событий, учились у советских военнопленных русскому языку.
Лицо этого человека иногда подергивалось какой-то нервной судорогой, и он, зная за собой эту слабость, тут же улыбался беспомощно, словно извиняясь за приобретенную в тюрьмах привычку.
Этот человек был Франц Эвальд, член ЦК коммунистической партии Германии, один из виднейших подпольных работников и пропагандистов партии. Свое настоящее имя он сказал Плотникову, узнав, что полковник является начальником политотдела. Даже товарищи Эвальда по лагерю и тюрьме не знали его имени и были немало удивлены, услышав, кто он такой. В лагерях он числился Герхардом Шульце.
Агенты гестапо захватили его в 1937 году, но и они так и не узнали его настоящего имени; он числился рядовым коммунистическим "функционером", захваченным в Веддинге на одной подозрительной квартире, вот и все. Правда, вначале гестаповцы подозревали, что он не тот, за кого выдает себя. Один из наиболее ретивых следователей долго возился с ним, применяя всевозможные методы воздействия, но ему ничего не удалось добиться. Так Эвальд и остался Герхардом Шульце.
В лагере он создал разветвленную подпольную организацию. Ему удалось наладить связь с внешним миром, он узнавал обо всем, что творилось на свете, и выпускал рукописные листовки о событиях на советско-германском фронте. Никто из участников организации - а их было много - за исключением пяти человек: двух немцев, одного русского пленного офицера, одного французского и чешского коммуниста - не подозревал, что этот "старичок Шульце", работающий писарем при охране лагеря, и есть руководитель организации.
Последнее время, ожидая со дня на день приближения Красной Армии, Эвальд готовил восстание заключенных и сумел собрать большое количество пистолетов и гранат и даже несколько автоматов, которые были принесены в лагерь в разобранном виде, по частям. Но неожиданно поступил приказ перевести большую группу заключенных, главным образом коммунистов, в цитадель Шпандау. В этой цитадели, старинной и мрачной, Эвальд провел две недели. Сегодня рано утром их повели оттуда к северо-западу - повели пешком, так как бензину в тюрьме не оказалось.
Теперь он сидел, бледный, тихий, с крупными каплями пота на широкой, изрезанном морщинами лбу, усталый и счастливый.
Он спросил у Плотникова, как идет наступление советских войск севернее Берлина. Этот вопрос особенно интересовал его потому, что в лагере Равенсбрюк находились жена и дочь убитого фашистами вождя германской компартии Эрнста Тельмана.
Лубенцов, глядя на всех этих изможденных, исхудалых людей - немецких антифашистов, - был счастлив от одного того, что они существовали. Существовали, боролись, их не сломила охранка Гиммлера, не опьянил националистический угар, не обескуражили победы фашистской армии.
Плотников поднял наполненный вином стакан и произнес тост:
- За Германию! Выпьем, товарищи, за ту Германию, которую представляете вы.
Франц Эвальд порывисто встал с места и сказал:
- За наших освободителей! За Советский Союз! За товарища Сталина!
XVIII
На магистрали "Ост-Вест" - важнейшей артерии, связывающей Берлин с Западом, - шел ожесточенный бой. Противник, укрепившись в кирпичных казармах, среди каменных львов и чугунных орлов военного городка Лагер-Дебериц, яростно сопротивлялся.
Покинув политотдел, Лубенцов с Оганесяном поспешили к комдиву, который руководил боем с невысокого холма северней Деберица. В стереотрубу хорошо видна была эта магистраль - широкое асфальтированное шоссе, по обе стороны которого почти вплотную один к другому тянулись небольшие, густо населенные города.
В полночь полки ворвались в Лагер-Дебериц.
Оттуда позвонил Мещерский.
- Противник бежит, - сообщил он. - Есть пленный.
Этого пленного Митрохин "сгреб" в кювете. Вскоре его доставили к гвардии майору. Привел "языка" сам Митрохин, лицо которого было сильно расцарапано: "язык" отчаянно отбивался и при этом плакал.
Митрохин смущенно покашливал. Ему было немножко стыдно. Дело в том, что пленный оказался всего-навсего шестнадцатилетним мальчишкой. Глядя на него, солдаты громко хохотали.
Засмеялся и Лубенцов. Действительно, "язык" имел комический вид. Солдатский мундир висел на нем, как на чучеле, почти достигая колен. Непомерной величины сапоги и огромная пилотка, все время падавшая на глаза, довершали картину.
"Малыш", как его прозвали разведчики, показал, что на днях берлинскую организацию "Гитлерюгенд" собрали на спортивном стадионе в Берлинском лесу. Здесь выступил "рейхсюгендфюрер" Аксман, охрипший однорукий человек. Он сказал, что перед ними поставлена задача держать оборону на западных окраинах Берлина в связи с тем, что русские прорвались туда.
Ребят вооружили там же, на стадионе, облачили в солдатскую одежду и частично переправили в Шпандау и Пихельсдорф через Хавель. А сегодня утром два батальона на машинах были брошены сюда, под Лагер-Дебериц.
В то время как Лубенцов разговаривал с "малышом", к ним внезапно подошел старшина Воронин и, вперив в лицо "малыша" свои острые глазки, протянул руку и разгладил многочисленные складки на левой стороне груди "малыша". Лубенцов с удивлением увидел среди этих складок новенький железный крест.
