Ознакомительная версия.
В этой работе мне помогал Исачка, известный мастер-шорник, прекрасный работник, быстрый в движениях и спорый умом. Товарищи называли его «оруженосцем Давида». Он был уверен, что я тоже, как и он, рабочий. Как-то он рассказал мне – в качестве курьеза, – что кто-то из товарищей пытался убедить его, что я не рабочий, а «интеллигент», как и все.
Моя работа в профсоюзном движении принесла мне немалую известность среди рабочих Подола. Они приходили ко мне советоваться о подобающей формулировке требований, которых можно достичь путем переговоров, и о способах организации. Как-то ко мне приходили даже представители рабочих плотов на Днепре (среди них было несколько евреев). Они утверждали, что их число составляет четыре тысячи. Они обратились ко мне по поводу формулировки требований перед объявлением забастовки. Несмотря на то что я передал руководство забастовкой и все, что имело к ней отношение, партии социал-демократов (через Каминского), рабочие потребовали, чтобы я тоже был задействован в проведении переговоров.
Сведения о профсоюзном движении, которые я регулярно поставлял газете «Киевские отклики», принесли мне двойную пользу. Во-первых, благодаря им у меня появился регулярный заработок – правда, весьма ограниченный, но очень, очень своевременный. Во время забастовки брючников я должен был каждый день ходить на Подол. Моя квартира была на другом конце города, на Жилянской улице, и каждый день я ходил оттуда на Подол и обратно пешком… Небольшая плата, которую я получал за свои первые заметки, освободила меня от этого путешествия, и я вздохнул свободнее.
Во-вторых, это была первая возможность опубликовать что-то в печати, и это подняло мою самооценку. Редактором «Киевских откликов» в те дни был профессор Локот, который был назначен «рабочей фракцией («трудовиками»), близкими к народным социалистам, после чего он «сменил кожу», перейдя на сторону правых, и стал черносотенцем. Как-то раз, когда я принес заметку о рабочих плотов, редактор пригласил меня к себе и сказал, что сведения, которые я приношу, очень интересны, показывают, что у меня есть прекрасное чувство слова, что я умею писать с серьезной, «почти научной» интонацией. Он предложил мне писать о профсоюзном движении в форме хроники и одновременно в форме заметок, и я с удовольствием согласился. Я спросил его, можно ли мне будет подавать также отдельные короткие заметки. «Например?» – «Сейчас в Думе собираются предложить ряд законов: о свободе печати, свободе слова, об образовании, о самоуправлении, и я хочу попробовать привести по каждому вопросу пример из нашей действительности – в форме бесед, высказываний, поучительных фактов. Такая хроника, побуждающая к размышлениям…» – «Принесите один-два примера, и посмотрим».
Так я удостоился многочисленных публикаций под разными псевдонимами и смог несколько улучшить свое положение. Я был почти штатным сотрудником газеты и зарабатывал… 15–20 рублей в месяц, что в некоторой степени освобождало меня от зависимости от нашего казначея. И хотя мой товарищ Веня продолжал утверждать, что он опасается за мою судьбу и за судьбу партии в Киеве, если я решу, что необходимо обедать каждый день, – в этом теперь было некоторое преувеличение.
Я принимал участие в организации большинства профсоюзных объединений Киева, среди членов которых были евреи. Однако из-за того, что в нашей партии, кроме меня, никто не работал с профсоюзным движением, киевские бундисты были отчасти правы, говоря: «ССРП сажает, а мы снимаем урожай».
В те дни случилась одна встреча, которая долго тяготила меня. Как-то в редакции, рядом с комнатой казначея, я столкнулся с юношей по фамилии Беркман, который был вхож в кружки «Ционей Цион» в Одессе и заслужил симпатию многих товарищей, особенно девушек. Он принял меня дружески и поспешил рассказать мне, что окончательно покинул организацию. «Организацию? Какую организацию?» – «Сионистскую. Мы разошлись». Вдруг позади меня возник парнишка, полноватый, с пробивающимися усиками, и сказал с насмешкой: «Он не просто покинул наши ряды, ряды сионистов, он выкрестился! Скотина!» И исчез.
Мы вплотную занялись и профсоюзным движением в нашем уезде. Здесь мы тоже старались собрать данные, и еврейские рабочие Киева много помогали нам в этом. Я помню, как я был расстроен, когда получил сведения о положении еврейских рабочих в Чернигове. Даже помощники в лавках, положение которых было не самым худшим, работали по пятнадцать часов в день. А условия труда и заработок остальных рабочих и работниц были намного хуже, чем год назад в Лохвице. Мы дали соответствующие указания товарищам из городов, входивших в наш округ, и приняли участие в многочисленных забастовках, организованных в округе в то лето.
Я поселился, как уже было сказано, в комнате Биньямина Слуцкого на Жилянской улице. Хозяин, биржевой маклер, проявлял «особый интерес» к моим бумагам. Из них он узнал, что я имею некоторое отношение к газете «Киевские отклики». Он намекнул мне на это. Я решил проследить за ним и как-то поймал его копающимся в моих книгах и записях. Я схватил его за плечо и сказал, что если еще раз застану его в своей комнате, он может писать завещание. На этот счет у нас есть строгие распоряжения. «Но у тебя ведь нет права жительства в Киеве?» – сказал он. – «Верно, но если я еще раз тебя здесь застану или если ты проболтаешься, у тебя не будет права жительства в этом мире!»
Через два месяца я съехал с этой квартиры, но маклер продолжал при встречах приветствовать меня подобострастными поклонами. Жильцам, которые сменили нас, – молодой паре студентов (это были зять Аарона Соколовского и его жена) – он много рассказывал об «опасном революционере», который у него жил и от которого он с трудом избавился.
В организационной и пропагандистской работе я преуспел меньше, чем в профсоюзной. У меня были помощники, среди них члены партии, присланные из центра, и те, кого я отобрал сам. Из первых я помню Ицхака, сына врача из Режицы, студента Петербургского университета, тихого, безынициативного юношу. Он был совестливым, образованным, приятным человеком. Он проработал со мной недолго и ушел. Вторым был Яаков, студент коммерческого училища в Белостоке, проворный и ловкий, очень работоспособный, не склонный к излишнему философствованию. Я не знал его фамилии. Но в 1954 году в Нью-Йорке, когда я был в израильском консульстве на встрече с идишскими писателями, я увидел Яакова Пата{571}, одного из лидеров Бунда, – и узнал в нем того самого студента коммерческого училища. Я спросил его о прошлом – не был ли он в Киеве в 1906 году и помнит ли он Давида. «Конечно! Я ведь работал с ним в партии». Я сказал, что я Давид.
Ознакомительная версия.
