Во вторник, 21 ноября 1916 года, он закончил все сборы, чтобы на другой день уехать в Нью-Йорк, и до девяти часов вечера мирно беседовал с глазу на глаз с Элизой. Он сказал ей, что заедет на скотный базар в Чикаго, отберет подходящих животных и отправит на ранчо, а Элиза согласилась съездить на ярмарку в орегонский город Пендлтон и посмотреть, нельзя ли там подыскать короткорогих телок и бычков. Джек велел ей, во-первых, выделить в распоряжение каждой рабочей семьи участок земли в один акр и на каждом участке построить дом; во-вторых, подобрать площадку для общинной школы и, в-третьих, обратиться в специальные агентства, чтобы нашли хорошую учительницу. Кроме того, нужно было также выбрать участок для постройки магазина. Он стремился поставить дело так, чтобы все необходимое производить здесь же, на ранчо, создать натуральное хозяйство — кроме муки и сахара, ничего не привозить.
Пора было ложиться спать. Через длинный холл Элиза проводила его до дверей кабинета.
— Вот ты вернешься, — сказала она ему, — а я уж и магазин построю, и товаров туда навезу, и школу отделаю. Выпишу учительницу — ну и что там еще? Да, потом мы с тобой обратимся к правительству — пускай уж у нас откроют и почтовое отделение; поднимем флаг, и будет у нас здесь свой собственный городок, и назовем мы его «Независимость», верно?
Джек положил ей руку на плечи, грубовато стиснул и совершенно серьезно ответил:
— Идет, старушка, — и прошел сквозь кабинет на террасу в свою спальню.
Элиза отправилась спать.
В семь часов утра к ней в комнату с перекошенным лицом влетел Секинэ, слуга японец, сменивший Накату:
— Мисси, скорей! Хозяин не в себе, вроде пьяный!
Элиза побежала на балкон. Одного взгляда было достаточно: Джек — без сознания. Она бросилась к телефону: Сонома, доктор Аллен Томпсон. Врач обнаружил, что Джек уже давно находится в глубоком обмороке. На полу он нашел два пустых флакона с этикетками: морфий и атропин, а на ночном столике — блокнот, исписанный цифрами — вычислениями смертельной дозы яда. Томпсон распорядился по телефону, чтобы сономский аптекарь приготовил противоядие от отравления морфием, и попросил своего ассистента, доктора Хейса, привезти препарат на ранчо. Врачи промыли Джеку желудок, ввели возбуждающие вещества, растерли конечности. Лишь однажды во время всех этих процедур им показалось, что он приходит в себя. Глаза Джека медленно приоткрылись, губы задвигались, он пробормотал что-то похожее на «Хелло» и снова потерял сознание.
Обязанности сестры, вспоминает доктор Томпсон, исполняла убитая горем Элиза. Что касается миссис Чармиан Лондон (которой Джек в 1911 году завещал все свое состояние), «она в тот же день упомянула в разговоре со мной, что если Джек Лондон умрет, — а сейчас это представляется весьма вероятным, — его смерть не должна быть приписана ничему, кроме уремического отравления. Я возразил. Приписать кончину ее мужа только этому будет трудно, любой утренний разговор по телефону могли нечаянно услышать. Да и аптекарь мог рассказать кому-нибудь о том, что приготовил противоядие; таким образом, причину смерти все равно будут иската в отравлении морфием».
Около семи часов вечера Джек умер. На другой день его тело перевезли в Окленд, где Флора, Бэсси и обе дочери устроили ему панихиду. Весь мир оплакивал его смерть. В европейской прессе этому событию уделялось больше внимания, чем смерти австрийского императора Франца Иосифа, скончавшегося накануне. Поступок жены Лютера Бербанка лучше всего рисует скорбь американцев: в ее доме веселилась компания молодежи, собравшейся в университетский городок. Развернув газету, миссис Бербанк крикнула им: «Перестаньте смеяться! Джек Лондон умер!»
Эдвин Маркгэм назвал его когда-то частицей юности, отваги и героизма на земле. С его уходом еще один светоч мира погас.
Ночью его кремировали, а прах привезли обратно на Ранчо Красоты. Всего две недели назад, проезжая с Элизой по величественному холму, Джек остановил своего коня:
— Элиза, когда я умру, зарой мой пепел на этом холме.
Элиза вырыла яму на самой вершине холма, защищенной от жаркого солнца земляничными и мансанитовыми деревьями, опустила туда урну с прахом Джека и залила могилу цементом. Сверху она поместила громадный красный камень. Джек называл его: «Камень, который не пригодился рабочим».
Книга американского писателя Ирвинга Стоуна — первая подробная биография Джека Лондона, появляющаяся на русском языке. Биограф широко использовал автобиографические произведения Лондона, его переписку, воспоминания друзей и близких. Он листал газеты того времени, беседовал с современниками писателя, еще жившими в конце тридцатых годов, когда создавалась книга. Автор стремился сделать свою работу о Лондоне убедительной и увлекательной — и это ему удалось.
Однако следует обратить внимание читателя на некоторые существенные пробелы в этой в целом оригинальной книге.
Слишком поверхностно, на наш взгляд, Стоун изображает жизненную трагедию Джека Лондона. Он рассказывает нам о неумении писателя распоряжаться деньгами, показывает, как долги толкали Лондона к сочинительству малохудожественных произведений, как творческое перенапряжение породило у него усталость, а затем и разочарование в писательском труде. Но Ирвинг Стоун не видит более глубоких, социальных причин, которые в действительности определили и содержание творчества писателя и его судьбу. А они-то в конечном счете и привели Джека Лондона к духовному и творческому кризису.
Ни в одной стране мира культ денег не существует в столь нагло-обнаженной форме, как в США. Доллару поклоняются и чтят его не ниже самого всевышнего Дух наживы пронизывает все сферы американской жизни, заражает все возрасты и все классы, определяет мораль и вкусы, взгляды и цели. Культ доллара и всепроникающий дух наживы клеймили великие американцы Уолт Уитмен, Марк Твен, Теодор Драйзер, против него боролись тысячи простых людей США, но и по сей день он с утроенной силой лихорадит американское общество. Это первое, что необходимо учитывать, пытаясь понять причины личной трагедии Джека Лондона.
Далее, нельзя забывать, что Лондон вступил в литературу, когда в ней сильны были традиции так называемых «нежных реалистов» — авторов сладеньких романов и рассказов, обходящих жестокую правду американской действительности, ее социальные конфликты, ее противоречия и пороки. «Нежные реалисты» выступали против обсуждения проблем, «нарушающих общественное равновесие», против изображения «грубого, вульгарного» в жизни. Они шли в русле традиций буржуазной морали и церкви. Утверждая в своих произведениях все американское, они пытались утверждать и капиталистический строй, замалчивая его все более обнажающиеся пороки.
