К стр. 269. В октябре 1990 года в "Известиях" появилось сообщение:
"Итак, процесс по делу К. Смирнова-Осташвили завершился. Последний день судебной тяжбы вылился в демонстрацию сплоченности и агрессивности сподвижников подсудимых. Милиция была не в состоянии совладать с национал-патриотами, расправившими в зале суда антисемитские лозунги, поднявшими над головами плакаты, оскорбляющие судей, председательствующий А.Муратов не обращал внимания на то, что К.Осташвили негодующе перекрикивал его, и каждая такая воинственная реплика встречалась аплодисментами, на скамью подсудимого летели цветы.
Судебная коллегия установила, что обвинения, предъявленные К.Осташвили, нашли объективное подтверждение в многочисленных доказательствах, рассмотренных в ходе судебного следствия. Вина подсудимого доказана. Признано, что деяния его квалифицированы статьей 74 частью 2-й УК РСФСР правильно: К.Осташвили совершил умышленные действия, направленные на разжигание национальной вражды.
Дальнейшие слова А.Муратова о праве обжаловать приговор были заглушены мощным звуковым давлением национал патриотов, выкриками "Позор слугам сионизма!"
Закончился процесс митингом сподвижников К.Осташвили у входа в здание Мосгорсуда, на котором было заявлено, что "эта расправа будет иметь итогом гражданскую войну".
Из речи общественного обвинителя народного депутата СССР Ю.Черниченко:
"Это процесс ляжет камнем в фундамент новых отношений обновляемой России и демократии Москвы. Каким окажется этот камень, надежным ли? Каким станет общество, каково будет в нем жить? Будет ли всюду озон свободы или в него протащат виноватые поклоны мракобесию, вновь захотят получить гибрид демократии и тоталитаризма?
Налицо страх и тревога... На парапете Воробьевых гор, как раз напротив лужниковской площади, хранящей слово Сахарова, уже написано "Hitler's boys" — "парни Гитлера". Многие мечтают, чтобы парней в черных рубахах звали их именем.
Объявить теорию и практику большевизма национальным делом еврейства, сионизма значит снова развести мосты, пресечь возвращение России в число правовых государств, цивилизованных обществ. Как ни ретушируй, как ни маскируй, а антисемитизм плодит сначала Мюнхен и теорию Розенберга, затем блицкриг и Дахау. Национализм есть чума с легко исчисляемым экономическим уроном. Эмиграция уже разорила СССР на десятки миллиардов, обогатив страны, давшие кров беглецам, на большую сумму. Подготовить ныне физика, музыканта или врача, который бы представлял подлинную, то есть общечеловеческую ценность, стоит громадных денег. "Утечка мозгов" есть обескровливание государства; вытеснение, высылка талантов - это способ кретинизации социума, насильственного вывода его из состояния в мировом сообществе. Гитлеровский "третий рейх" лишился своего бытия в мае 1945-го (за что отдал жизнь и мой отец), но будущее свое перечеркнул еще в 1933-м — изгнанием еврея Альберта Эйнштейна.
За спиной обвиняемого незримо предстают перед судом идеологи антисемитизма, те, чьи имена стотысячными тиражами воспроизводят списки редколлегий, кто возглавляет печатные издания, кто сидит на казенных местах в министерствах социалистического реализма. В традициях русской литературы — считать проектировщика преступления, идейного толкателя злодейства преступником не меньшим, но большим, чем прямой исполнитель. Обычно такой дирижер умнее и трусливее исполнителя — и его поимка с поличным редка. Но, слушая сегодня это незаурядное дело, они наверняка отметят про себя, что скамья на удивление просторна, и если в стране впрямь утвердятся нетелефонное право и внепартийный суд, их практика станет небезопасной.
Граждане судьи, Москва демократии и права просит вашей защиты. Столица свободного слова ждет помощи. Россия смотрит на вас — и пусть каждый исполнит свой долг".
По поводу статьи академика Шафаревича "Две дороги к одному обрыву"Выбор не только цели, но и средств ее достижения — проблема нравственная, не зря такое место занимает она в литературе, будь то творчество Шекспира, Достоевского или Платонова... Несомненный интерес в этом плане вызывает статья Игоря Шафаревича ("Новый мир" № 7, 1989 г.), а именно — тот метод ("средства"), который он применяет для доказательства главных ее положений ("цель").
Фундаментом статьи является парадоксальная мысль, в соответствии с которой авторитарная система, сложившаяся у нас в двадцатые годы, объявляется "техноцентрической" и по своей сути родственной системе общественных и экономических отношений, сложившихся в то время на Западе. Реальность этой концепции И. Шафаревич доказывает тем, что видные представители западной либеральной интеллигенции — Фейхтвангер, Мартин Андерсен Нексе, Генри Уоллес и другие — не только не возмущались, бывая в Советском Союзе, беззакониями сталинского режима, но порой выступали с двусмысленными заявлениями или даже выражали симпатии к бесчеловечной командной системе. Однако убедителен ли такой способ обоснования открывшейся автору истины?
В двадцатые-тридцатые годы, когда в нашу страну приезжали названные автором статьи общественные и литературные деятели, т.е. спустя 130 лет (говоря округленно) после буржуазной революции во Франции и 270 лет (опять же округленно) в Англии, внеэкономическое принуждение в Европе давно уступило место эксплуатации наемного труда, гигантски выросла его производительность, возникли новые структуры производства и распределения, это создавало гарантии свободы личности, закреплённые буржуазной конституцией. Хотя в те же годы внедрение более эффективной техники было причиной Целого ряда негативных явлений — таких, как рост безработицы, инфляции, социальной незащищенности — гарантии эти в основном оставались незыблемыми. Человек уже не чувствовал себя "винтиком", он мог свободно выражать свои мысли на митингах и собраниях, принимать участие в политических движениях, партиях, бастовать, активно влиять на итоги парламентских и муниципальных выборов.
Что же до нашей страны, то "техноцентризмом" такого рода она в ту пору явно не грешила. Общеизвестно, что дореволюционная Россия не относилась к разряду высокоразвитых промышленных держав. Она была лишь "наиболее слабым звеном" в капиталистической системе. В 1920 году план ГОЭЛРО существовал только на бумаге, индустриализацию еще лишь предстояло осуществить. Слабость экономики обуславливала экстенсивные методы труда, которые требовали от людей колоссальных затрат физической энергии и ни с чем не сравнимой самоотверженности. Тяжелые социальные и экономические последствия мировой войны й революции, отсутствие взаимосвязи между затратами труда и реальной оплатой, полное отсутствие правовых гражданских гарантий — вот особенности сложившейся тогда ситуации. При нэпе несколько оживились исчезнувшие в результате революции буржуазные отношения, но "мудрая сталинская политика" очень скоро с помощью диктата власти и подчиненного ей репрессивного аппарата их полностью ликвидировала. Нельзя не согласиться с Игорем Шафаревичем в том, что "кульминацией командной системы явилась трагедия коллективизации — раскулачивания, обрушившегося на деревню в конце двадцатых — начале тридцатых годов". Однако Сталину при этом совсем не требовалось разрушать социальные и психологические устои, как считает Шафаревич. Крепостничество в России длилось более двухсот лет и наложило глубокий отпечаток на крестьянскую психологию. Неразвитость понятия самоценности человеческой личности, заботливо взращенная в народе вера в святость иерархиезированной государственной системы, т.е. все те же принципы "человека-винтика" в сочетании с энтузиазмом смирения, воспринимающего деспотизм и насилие как естественную форму существования, -все это уходит в самые корни той "космоцентричности", которая столь любезна сердцу Игоря Шафаревича. Вот на что прежде всего опирался "отец и учитель", когда укреплял свою единодержавную власть и затем проводил насильственную коллективизацию. Сталинская командная система, основанная на элементах феодально-крепостнической психологии, сохранившейся в сознании, сумела не только возродить методы внеэкономического принуждения, но и чудовищно расширить сферу их применения. Путем непомерной эксплуатации крестьянства, составлявшего в те годы 80% населения, а также репрессированных, численность которых уже в ту пору была немалой, на основе отторжения не только прибавочного, но и необходимого продукта создавалась большая часть национального дохода, использовавшегося для индустриализации и содержания административно-репрессивного аппарата. Внедрение технического прогресса при наличии по сути дела крепостного крестьянства и лагерей с дешевой рабочей силой не диктовалось экономической необходимостью, и потому его развитие во многом носило однобокий характер. Все это свидетельствует отнюдь не просто о различной степени технической оснащенности у нас и на Западе в двадцатые-тридцатые годы, а скорее о качественно различных уровнях общественно-исторического развития. Тем не менее, вопреки объективным фактам, исходя из начертанной заранее схемы Игорь Шафаревич утверждает, что сталинская командная система и западная цивилизация — всего-навсего разновидности одной и той же "техноцентрической системы". И что оба этих исторических феномена в равной мере представляют "попытку реализации сциенистски-техницистской утопии. Точнее, это два варианта, два пути такой реализации". В конечном счете — "две дороги — к одному обрыву"...
