— Прости, забыла, когда ездила в магазин то…
— ТЫ БОЛЬШЕ БЕСПОКОИШЬСЯ О КОКА-КОЛЕ ФЛОРИНДЫ, ЧЕМ О МОЕЙ ДИЕТИЧЕСКОЙ ПЕПСИ! Б. ДЬ! Я ухожу и НИКОГДА не вернусь, НИКОГДА!
Я потеряла контроль над собой. Открыла холодильник и стала вышвыривать все ее лакомства: гамбургеры и чизбургеры, маслины, любимые приправы, любимый пудинг из тапиоки.
Я орала:
— Посмотри на это. Вот все твое барахло! Я купила тебе ланч, твое печенье, все! Я ЗАБЫЛА ГРЕБАНУЮ ДИЕТИЧЕСКУЮ ПЕПСИ! Велика важность!
— Ты задница, — издевательски сказала Муни, открывая дверь.
Я схватила ее и прижала к стене, продукты посыпались у меня из рук. — Ты не уйдешь! Не посмеешь! Посмотри на это — как ты можешь говорить, что я не забочусь о тебе!
— Самовлюбленная сука! Ты заботишься о ней больше, чем обо мне! Ты сделала это нарочно!
Я швырнула в нее пудинг из тапиоки. Он ударился о стену в нескольких дюймах от ее головы и потек вниз по стене. Я зарыдала.
Мое бешенство по-видимому привело Муни в чувство. Она порывисто обняла меня и поцеловала:
— Я люблю тебя такой! Я люблю, когда мы деремся и миримся! Видишь, мы любим друг друга, мы созданы друг для друга!
И она ушла, напевая «я люблю-ю тебя-я-я-я…».
Я рухнула как подкошенная, уронила голову на руки и горько заплакала… Наконец рыдания перестали сотрясать мою грудь, я перевела дыхание. Добежав до спальни наверху, я свернулась калачиком в кровати и, зажав в руке аметистовый кулон Флоринды, лежала так, дрожа под простыней.
Потом мы помирились, и Муни рассказала мне о своей любовной интрижке с Гвидо. После этого она перестала отвечать украдкой на его постоянные звонки по сотовому телефону, поэтому я слышала, как она сюсюкает с ним, утешает и заверяет его в своей любви, одновременно строя гримасы и время от времени подмигивая мне. Что было у нее на уме? Она уверяла, что это ее совершенно не трогает и она потакает Гвидо, потому что он ей «кое для чего нужен». Я подозревала, что она, как и Карлос, не отдает себе отчета в своих потребностях. Мне было странно, неужели они не читали «Источник» в свои девятнадцать. Думаю, Гвидо действительно был ей нужен: предстояли громкие судебные разбирательства, а она осталась на капитанском мостике в совершенном одиночестве.
Действительно, кто мог примерить на себя тогу Карлоса? Последние недели тот в бешенстве орал на Муни: «Ты за моей спиной трахаешься с этим идиотом Гвидо Манфредом?! Pendeja!» Даже на смертном одре Карлос Кастанеда был чрезвычайно ревнив: мне кажется, он велел дать обет вечного безбрачия всем своим женщинам.
Я вспомнила слова Тони Карама: «Нагваль весьма своеобразно сообщил мне о своем намерении обучать меня, чтобы потом я стал новым нагвалем. На самом деле это был лишь один из его приемов, который он умело использовал, чтобы попытаться затянуть меня в свой мир. Я должен признать, что это почти сработало, потому что я действительно хотел получить знания нагваля. Тем не менее, я рад, что вовремя увидел многие противоречия и не перестал относиться ко всему критично, что в конце концов уберегло меня от совершения большой ошибки. Мне кажется, что ключом к этой головоломке стало то, что не существовало никакой действенной практики: ни упражнений, ни реальной передачи знаний, — все это, в конце концов, и повлияло на мое решение отойти от группы.
Я уж не говорю о манипуляциях, лжи и полном отсутствии ясности.»
«И коли на то пошло, я не могу не упомянуть о моих глубоких раздумьях обо всем, что касается Карлоса Кастанеды. Среди тех, кого я встречал, он был одним из наиболее интеллигентных, внятных людей, обладающих к тому же харизмой. Я счастлив, что встретил его. Я стал таким в немалой степени благодаря его присутствию в моей жизни. За это и многое другое я благодарен ему. И где бы он ни был, независимо от того, чем он стал, я посылаю ему свою „магическую любовь“».
Я уверена, что у нас с Муни нашлись бы собственные красивые слова, но как женщины, как возлюбленные Карлоса, как его жены, мы переживали потерю совершенно иначе. Иногда она начинала плакать, когда я делала ей массаж, и я понимала, сколь уязвима эта раненая птица.
— Мое сердце разбито… полностью… Карлос разбил его, Эллис. Я не знаю, смогу ли я когда-либо оправиться от этого. Я уверена, мне нужно долго лечиться! — Муни говорила это сбивчиво, пытаясь удержать слезы и смех. В муках она прижимала ладони к груди, а ее пальцы сжимались в кулаки.
Мне не удавалось подобрать слов ободрения, но по крайней мере Муни высказала и, я надеялась, выплакала свою самую глубокую печаль в утешительных объятьях Гвидо. Любовь Карлоса к тайне, с одной стороны, и его вера в неодолимую силу катарсиса с другой — перевернули в нас все, внеся полную путаницу. Вполне вероятно, что некоторым из нас он более внятно разъяснил абсолютную необходимость историй нашей жизни, огромную значимость силы исповеди. Зная, что я выросла в атмосфере семейных тайн, возможно, он вел меня в несколько ином направлении, чем других, — думаю, что я так и не найду ответа. Могла ли правда утолить печаль? Могла ли правда вообще что-то исцелить? Размышления об этом стали для меня опорой для постепенного и неустанного движения на пути к выздоровлению.
Процесс шел медленно, потому что я еще не вполне определилась в своем отношении к Муни, воспринимая ее то как наставника, то как просто травмированную женщину. Иногда она применяла старые трюки. «Карлос спал с твоей матерью», — объявила она однажды, ожидая бурной реакции. Я разразилась хохотом. Муни выглядела разочарованной. Говорил ли ей Карлос, что соблазнил Сильвию, или это была ее игра? Я сильно сомневалась относительно реальности этой истории, но решила проверить.
— Мам, Карлос когда-либо примеривался к тебе?
— Что, солнышко? — она оторвалась от «Нью-Йоркера». — Карлос? Нет!
Она посмеялась абсурдности вопроса и вернулась к журналу Я была убеждена в том, что Муни жаждала признаний от подруги и металась между своими ролями.
Она стойко придерживалась веры в то, что я «имела в жизни все», в то время как она «не имела ничего». Этим она напоминала Карлоса, который во время болезни ко всем обращался с мольбой побыть с ним рядом и тут же обрушивал на всякого, кто бы он ни был, свой гнев. Муни плакала в моих объятьях и с трудом произносила бессвязные фразы об омовении тела Карлоса для кремации и о «переодевании в черные одежды вдовы для исполнения роли скорбящей жены в том месте». Она имела в виду морг?
Иногда нам удавалось на время оставить мрачные мысли. В один из таких дней мы грелись на солнце, и Муни легкомысленно болтала о своих восхитительных любовных встречах с Гвидо и Джоем, — в этот момент она не ощущала влияния Карлоса. Но внезапно она разволновалась.
