«Ко времени нашего возвращения с Вырицы в Ленинград существовала уже карточная система. Магазины постепенно пустели. Продуктов, продававшихся по карточкам, становилось все меньше: исчезали консервы, дорогая еда. Но хлеба первое время по карточкам выдавали много. Мы его не съедали весь, так как дети ели хлеба совсем мало. Зина хотела даже не выкупать весь хлеб, но я настаивал: становилось ясно, что будет голод. Неразбериха все усиливалась. Поэтому мы сушили хлеб на подоконниках на солнце. К осени у нас оказалась большая наволочка черных сухарей. Мы ее подвесили на стенку от мышей. Впоследствии, зимой, мыши вымерли с голоду. В мороз, утром в тишине, когда мы уже по большей части лежали в своих постелях, мы слышали, как умиравшая мышь конвульсивно скакала где-то у окна и потом подыхала: ни одной крошки не могла она найти в нашей комнате. Пока же, в июле и августе, я твердил: будет голод, будет голод! И мы делали все, чтобы собрать небольшие запасы на зиму. Зина стояла в очередях у темных магазинов, перед окнами которых вырастали заслоны из досок, сколоченных высокими ящиками, в которые насыпалась земля… Что мы успели купить в эти первые недели? Помню, что у нас был кофе, было очень немного печенья. Как я вспоминал потом эти недели, когда мы делали свои запасы! Зимой, лежа в постели и мучимый страшным внутренним раздражением, я до головной боли думал все одно и то же: ведь вот, на полках магазинов еще были рыбные консервы — почему я не купил их! Почему я купил в апреле только 11 бутылок рыбьего жира и постеснялся зайти в аптеку в пятый раз, чтобы взять еще три! Почему я не купил еще несколько плиток глюкозы с витамином С! Эти „почему“ были страшно мучительны. Я думал о каждой недоеденной тарелке супа, о каждой выброшенной корке хлеба или о картофельной шелухе — с таким раскаянием, с таким отчаянием, точно я был убийцей своих детей. Но все-таки мы сделали максимум того, что могли сделать, не веря ни в какие успокаивающие заявления по радио».
1 сентября постановлением Совнаркома по всей территории СССР нормы были снижены. Кроме того, закрывались коммерческие магазины и рестораны. Однако эти меры, по крайней мере для Ленинграда, запоздали…
До середины августа 1941 г. ничто не предвещало беды. В 10-х числах месяца части группы армий «Север» начали наступление на Ленинград на Лужском и Новгородском направлениях. К 25 августа Лужский рубеж был прорван, а город оказался под угрозой окружения. Попытки не дать германо-финским войскам отрезать Ленинград от основной территории Советского Союза не увенчались успехом.
8 сентября 1941 г. части 18-й германской армии захватили Шлиссельбург и блокировали город с суши. Теперь с Большой землей Ленинград соединяли только воздух и около 60 километров поверхности Ладожского озера. За день до этого в Москве была получена телеграмма председателя Ленгорисполкома Попкова, в которой сообщалось о том, что запасов продовольствия в городе осталось всего на несколько дней.
9 сентября в Ленинград прибыл уполномоченный Государственного Комитета Обороны по обеспечению населения города и войск фронта продовольствием Д. В. Павлов, занимавший до этого пост наркома торговли РСФСР. Его задачей было произвести точный учет продовольствия и сосредоточить его расход в одних руках — в руках Военного совета фронта. После учета запасов продовольствия выяснилось, что при норме потребления, введенной 1 сентября (например, рабочим полагалось 600 г хлеба в день, служащим 400, а детям и иждивенцам по 300), для снабжения города и войск Ленинградского фронта на 12 сентября запасов имелось: муки и зерна на 35 дней, крупы и макарон — на 30, мяса — на 33, жиров — на 45, сахара и кондитерских изделий — на 60 дней. При этом рассчитывать на то, что в ближайшее время можно будет наладить снабжение, не приходилось. Уже после войны Дмитрий Васильевич вспоминал:
«…эта водная трасса не была подготовлена к массовым перевозкам грузов. Пристань Новая Ладога, откуда суда отправлялись с грузами на западный берег, находилась в полуразрушенном состоянии, причальная линия ее была короткой и необорудованной, подъездные пути требовали капитального ремонта. Баржи можно было загружать только на значительном расстоянии от берега, по глубине осадки они не могли войти в устье реки Волхов. Стоящие на рейде суда были открытой мишенью для авиации противника. Немецкие летчики, летая парами или тройками, по нескольку раз в день бомбила парсы, береговые постройка, суда».
Иными словами, осажденным оставалось только грамотно распоряжаться собственными ресурсами и надеяться, что блокада вскоре будет прорвана. Увы, этим надеждам не суждено было сбыться. Попытки разорвать вражеское кольцо потерпели крах, сотни тысяч ленинградцев были обречены на страшную смерть.
12 сентября Военный совет Ленинградского фронта впервые понизил размер хлебной нормы. Теперь рабочим полагалось в день 500 г хлеба, служащим и детям — по 300, а иждивенцам — по 250. В тот же день пароход «Орел» притащил через Ладогу две баржи зерна. Для сравнения: ежедневный расход мука для хлепопечения составлял в середине сентября 2100 тонн. Павлов и его сотрудники предпринимали титанические усилия для выявления в Ленинграде неучтенного продовольствия. Специалисты-пищевики придумывали натуральные и химические добавки, которые могли бы, не снижая энергетической ценности продовольственных товаров, позволить растянуть их запас. Снова цитата из воспоминаний Павлова:
«На терратораа ленинградского порта обнаружила 4 тыс. т хлопкового жмыха. В пищу этот жмых раньше не применяли, считалось, что имевшееся в нем ядовитое вещество (госсипол) опасно для здоровья. Провели несколько опытов и установили, что госсипол при выпечке хлеба от высокой температуры разрушается и, следовательно, угроза отравления отпадает. Жмых вывезли из порта и полностью использовали в хлебопечении.
Нужда поистине изобретательна. Из дрожжей приготовляли супы, которые засчитывали в счет нормы крупы, полагавшейся по карточкам. Тарелка дрожжевого супа часто была единственным блюдом в течение дня для многих тысяч людей. Из мездры шкурок опойков (молодых телят), найденных на кожевенных заводах, варили студень. Вкус и запах такого студня были крайне неприятными, но кто обращал внимание на это? Голод подавлял все чувства.
На мельницах за многие годы на стенах, потолках наросла слоями мучная пыль. Ее собирали, обрабатывали и использовали как примесь к муке. Трясли и выбивали каждый мешок, в котором когда-то была мука. Вытряски и выбойки из мешков просеивали и тут же направляли в хлебопечение. Хлебных суррогатов было найдено, переработано и съедено 18 тыс. т, не считая солодовой и овсяной муки. То были главным образом ячменные и ржаные отруби, хлопковый жмых, мельничная пыль, проросшее зерно, поднятое со дна Ладожского озера с потопленных барж, рисовая лузга, кукурузные ростки, выбойки из мешков».
