Душанбе — новый город (когда-то это был маленький кишлак, а при Сталине было развернуто громадное строительство — в честь чего и из рабских побуждений город был назван Сталинабадом, а когда Никита Сергеевич погорел, решили вернуться к названию кишлака). В нем все, как положено столице, — здания правительства, Верховного Совета, Университет им. Навои, Медицинский институт им. Авиценны, министерства, театры, даже своя Академия наук.
Можно спорить о тяжеловесности архитектуры («метростроевской»), для южного нового города могли бы быть найдены другие формы. Но тут строили под Грецию и Рим. Погода была дождливая, но все цвело, лишь в последний день показалось солнце, и я поехал на машине в горы за 80 км. Сперва шли нависшие голые скалы, но потом выехали на смотровую площадку, окруженную громадами снеговых вершин, лед спускался к самому шоссе. В музее познакомился с таджикскими художниками, пишут в манере соцреализма, чуточку, может быть, свободнее, — один из них повел меня домой и подарил превосходный этюд. Он — автор портрета Авиценны, висящего в музее (Хошмухамедов). Давали нам в театре избранные балетные номера. Поразителен столь быстрый расцвет культуры! Вот куда надо ездить для того, чтобы почувствовать величие эпохи, значение нашей революции, прогрессивную роль социализма. На заключительном банкете угощали — в меру — местными блюдами; плясала хорошенькая молоденькая танцовщица, которая любезничала со мною и обещала приехать в Москву (у нее там подруга — Стручкова) и встретиться, «если ваша жена не будет ревновать». Утром на аэродроме собралось много провожающих; на безоблачном небе горел амфитеатр снеговых гор.
В Иркутск — в июне — мы отправились целой группой: наряду со старшими — Чазовым, Вихертом и Эриной — поехали и младшие — Баранова и Руда. Вылетели мы в 10 часов, полет — 7 часов, разница во времени — 5 часов — итого в Иркутске уже поздний вечер, нас встречало множество людей со множеством цветом; д-р К. Р. Седов, постоянный участник наших конференций в Москве, теперь заведует здесь кафедрой, он же устроитель выездной сессии нашего института — совместно с Иркутским обществом врачей и медицинским институтом.
Нас поместили в особняк — в прошлом богатый купеческий дом, — в котором останавливаются именитые гости. Так, здесь останавливался Н. С. Хрущев (и я спал на той же кровати, на которой спал он). Мы были одни в доме с несколькими удобными комнатами и зажили здесь по-семейному — утренний чай, обеды, ванны и все такое.
Иркутск отличается от Новосибирска тем, что в нем еще много старых крепких домов — в том числе и больших каменных, сохранившихся со старого времени, — он ведь был не только губернским городом, но в нем жил генерал-губернатор Сибири. Город был очень богат, купцы ворочали громадной торговлей — чай из Китая через Монголию, пушнина и т. д. Нравы отличались сочетанием обрядности, традиций, послушанием старшим — и вместе с тем разгулом (пиры, любовницы и т. п.).
Новая часть развивается быстро — каменная набережная Ангары, новые здания областных учреждений, клубы, корпуса банальных современных жилищ и т. п.
На конференции присутствовали советские и партийные руководители края, много народу, все, как обычно в этих случаях. Все наши доклады были сделаны хорошо. Меня давали по местному телевидению и радио и т. п. Председатель облисполкома, у которого потом мы были на приеме, рассказал нам о замечательном крае, о его несметных богатствах на земле и в земле, о строительстве Братска, он советовал туда съездить, но, к сожалению, я почему-то уперся, и мы не поехали — сразу после нас в Иркутск прибыл Тито, потом шах Ирана — и все они, конечно, первым делом отправились в Братск. Но я не люблю гидростанций (я бывал на Волховской, Куйбышевской), меня не привлекает техника — лучше видеть что-либо дикое, не тронутое человеком. Мне как-то даже обидно, когда вольная, полная движения река преграждается усилиями каких-то человеков с их злыми учеными машинами (в конечном счете, чего доброго, ведущими к атомной смерти), а пока что подтачивающими жизнь гипертониями, инфарктами миокарда; словом, я субъективно равнодушен к техническому прогрессу, хотя и с удовольствием пользуюсь его благими плодами.
Потом нас возили на Байкал. Байкал, конечно, чудо. Прозрачен не только своей водой, но и далями, тонкими и нежными очертаниями берегов, а особенно синими силуэтами забайкальских гор (Хамар-Дабан). Байкал по-якутски «богатое озеро». По объему воды второе после Каспия, самое глубокое озеро в мире, вода, как известно, пресная, славится вкусной рыбой омуль (мы несколько раз ели).
Мы побывали в специальном музее, посвященном Байкалу, и заведующая этим музеем, молодая особа, поразила нас увлекательным рассказом об озере, притом в удивительно сжатой и художественной форме. Потом мы поднялись на пик Черского, на котором Лара Баранова увлеклась какими-то жуками, потом кремовыми цветами типа лилий; вообще она блистала своей молодостью, красотой, изяществом, элегантными платьями, и приятно было все время чувствовать, что она умница и чудесный человек. И другие — во время этой поездки — оказались милыми, любезными — дружеский Чазов, сдержанный Вихерт, предупредительный Руда и даже Эрина, казалось бы, сухая, немного больная дама, оказалась приятной и деликатной. Иркутские друзья собрались в загородной правительственной даче над Ангарским морем на ужин в честь нашего приезда. Дача — европейский стиль и блеск, с витринами в столовой и панорамой Ангарского моря. Умеют, умеют слуги народа жить за счет народа. Прогнали одних бар, завели себе других. Правда, есть еще оправдание — иногда здесь останавливаются знатные иностранные гости (не ударять же нам в грязь).
Наконец, нас повезли на юг — за Байкал, к монгольской границе, к восточной части Саянского хребта. Мы ехали на «ЗИМе» по бескрайним лесам, довольно, впрочем, жидким (деревья здесь имеют сравнительно тонкие стволы, обычно искривленные — в результате постоянных сильных ветров и больших морозов; березы, ели, сосны кажутся молодняком, тогда как по слоям их древесины приходится им насчитывать чуть ли не столетний возраст). Тут же Бурят-Монголия.
Полноводная река Иркут, образующая широкую долину, какие восхитительные луга, полные цветов, нам неизвестных — диких лилий, нарциссов, каких-то ярких огненно-красных кустов. И все дальше и дальше, людей почти нет, редкие маленькие деревеньки. Потом мы свернули с монгольского тракта — все ближе и ближе горы, на которых заметен снег. Наконец, мы очутились у подножия «Тупнинских Альп», отрогов Саян, в маленьком курорте под названием Арша… (имеется источник, богатый углекислой известью). Мне вспомнилась Белокуриха — по постройкам, по местоположению — у входа в ущелье. Нас хорошо накормили, уложили по небольшим палатам на железные, чистые кровати (в помещении пахло дезинфекцией). Утром мы отправились вверх по ущелью к водопадам. Ущелье и водопады, конечно, красивы, как и везде.
