Ознакомительная версия.
Среди прибывших к нам врачей оказался один дантист. К нему-то я и обратился, мучимый зубами. Последнее время они сильно донимали меня, не давали житья. Я несколько раз скандалил, добиваясь врача, подавал заявления, однако все было безрезультатно. Теперь я наконец решил воспользоваться случаем! Дантист — маленький, сухощавый, в железных очках — аккуратно записал мое имя, фамилию. Усадил на лавку. И затем привычным движением раздвинул мне пальцами губы.
— У вас, мой друг, — сказал он, — не столько зубы болят, сколько десны… Ярко выраженный скорбут.
— Это что ж такое?
— Ну, говоря попросту, цинга.
— Ай-ай, — встревожился я. — Этого только не хватало! И чем же скорбут лечат?
— Витаминами, — усмехнулся он, — свежими фруктами, овощами…
— Вы что, — нахмурился я, — смеетесь?
— Конечно! — он дернул плечами. — А что еще остается? Но если уж говорить серьезно, то я посоветовал бы вам хвойный отвар. Приготовлять его несложно. Я распоряжусь. Напиток это малоприятный, но принимать его надо обязательно. Учтите — обязательно! У вас уже начинают шататься некоторые зубы.
— Вот они-то, вероятно, и ноют, — заметил я. — Сколько их?
— Да немало, — он еще раз заглянул в рот — покопался там. — Вот… И здесь тоже… Итого, ровным счетом, шесть!
— Круглая цифра, — пробормотал я, отплевываясь и кряхтя.
Все это время в помещении толкались санитары. Теперь они вышли, и мы с врачом остались вдвоем. И тогда, вплотную приблизив ко мне лицо, он проговорил с особой внятностью:
— Есть еще и другая круглая цифра — восьмерка!
— Восьмерка? — повторил я, невольно привстав.
— Сидите, сидите, — шепнул он строго. — Вам привет от Левицкого.
— Ну, что он? Как? — заторопился я. — Как вообще дела?
— Как обычно, — ответил врач уклончиво. — Многого я вам не могу сообщить, не уполномочен. Но есть одна новость, которую он меня специально просил передать вам. Специально! Ваши бумаги уже отправлены. Ушли по назначению — в Красноярск!
— Какие бумаги? — не понял я. — Погодите… — Но тут же я сообразил, в чем дело; очевидно, речь шла о моих стихах. — Эта новость от Кости?
— Да, да. Именно от него.
— И больше он ничего не хотел мне передать?
— Пока нет. Ну а в дальнейшем будет видно… Ждите!
— Послушайте, — сказал я. — Нельзя ли как-нибудь наладить постоянную связь? Вы же сами понимаете, какая тут обстановка. В данном случае нам с вами — если так можно выразиться — повезло… Но ведь рассчитывать на подобные эксцессы нелепо! Неужели у вас нет какого-либо надежного способа?
— Есть, — ответил он. — А как же! — оглянулся на дверь, поджал губы. — Возчик, который привозит сюда продукты, — наш человек… Шепните ему свой код. Назовите цифру.
И уже другим голосом (потому что в комнате опять появились сторонние лица) сказал, протирая тряпочкой окуляры:
— Хвойный отвар — весьма действенное средство! Но учтите: употреблять его надо регулярно. Без кривляния, без фокусов. Регулярно! Иначе никаких жалоб мы принимать не будем.
* * *
Следующее известие дошло до меня нескоро. И принес его не возчик, а начальник нашего лагеря.
Он явился в зону поздним вечером, сопровождаемый многочисленной свитой из надзирателей. Все они были явно под хмельком.
Штрафников выгнали из бараков — собрали у вахты. И здесь, надсаживаясь от крика, начальник объявил нам о том, что группа заключенных, повинных в подпольной антисоветской деятельности, недавно особым совещанием приговорена к высшей мере социальной защиты — расстрелу!
Ему подали бумагу. И, загораживаясь ладонью от косых солнечных лучей (было уже лето, давно наступил полярный день, и над горизонтом, не затмеваясь, бессонно кружило косматое сплющенное светило), загораживаясь и морщась, он зачитал имена приговоренных.
Среди них оказались все мои друзья из цээрэмовского комитета: Левицкий и Борода, и Витя, и старый переводчик, и потомок опальных князей Оболенских, и зубной врач — тот самый, с которым я виделся недавно… Перечень этот занял немало времени. Начальник зачитал список до конца. И добавил с перепойной натугой:
— Приговор приведен в исполнение! Вот так. Сделайте из этого выводы для себя.
Население лагеря в эту ночь долго не могло успокоиться: известие, принесенное начальником, взбудоражило всех. Блатных прежде всего поразил сам факт существования на нашей стройке активного политического подполья. О нем ведь, по сути дела, не знал никто — помимо меня, Соломы и еще троих надежных урок из ЦРМ, с которыми я успел потолковать в свое время… И покуда шпана гудела и волновалась, обсуждала услышанное, мы — все пятеро — собрались на моих нарах в углу, в затишье. Уединились там и тоже предались размышлениям. Как это произошло? Почему? По какой причине? Вероятно, их кто-то предал, настучал. А может быть, случилось именно то, что я предсказывал с самого начала: каким-то образом все их списки попали в чужие руки…
— Но ты уверен, уверен в том, что наших имен там не было? — спросил тогда Солома.
— Ну, во-первых, — сказал я, — если б они там были, то нас бы здесь уже не было!
— Пожалуй, — раздумчиво покивал Солома, — это резонно.
— Единственный, кто значился в списках, я сам! Правда, не под своим именем, а под шифром… Ни имени, ни клички я, слава Богу, им не дал, вымарал, чуть не перессорился со всеми.
— А все же поберегись, — проворчал один из урок по прозвищу Седой. — Чем черт не шутит? Вдруг кто-нибудь да раскололся… Они, фрайера, народ на расправу жидкий.
— Эх, браток, ты этих ребят не знал, — сказал я. — Какие были люди! Кремень! Нет, в них я уверен. Да и как, собственно говоря, теперь беречься?
— Ну, хотя бы не отзывайся на шифр, — сказал Солома. — Вообще забудь о нем. Понял? И не вздумай обращаться к этому возчику. Может быть любая провокация… Имя, допустим, следствию неизвестно, но ведь цифра-то в списках есть! И стоит она там под литерой «у» — уголовник. Вот на эту цифру и будут тебя ловить как на крючок.
— О, проклятье! — я даже застонал. — Ну почему, почему у меня такая доля? С самого начала, с сорок седьмого года, за мною ходит по пятам то сучий нож, то новая статья… И срок-то небольшой, и осталось сидеть совсем немного — и все равно, все равно… Ни минуты отдыха, ни единого просвета!
— А ведь и верно, — протяжно сказал Солома. Тебе же, малыш, скоро освобождаться!.. Сколько еще осталось?
— Немного, — отмахнулся я, — боюсь говорить. Никола Бурундук вот также размечтался о свободе, а через десять минут под пулю угодил.
— Да-а, — пробормотал Седой. — Чума прав, конечно. Наша жизнь как генеральские погоны — без просветов.
Ознакомительная версия.
