Мама с 11-месячным Олегом
Закончились выпускные экзамены и сессии. Начались летние каникулы и отпуска 1941 года. А страна лихорадочно готовилась к войне. Первой под могучими сталинскими ударами должна была пасть Финляндия.
17 июня лучшая 1-я танковая дивизия Красной армии, а затем и лучший 1-й мехкорпус, в который она входила, получили приказ по боевой тревоге сняться изпод Пскова. Рано утром 22 июня дивизия прибыла в поселок Аллакурти[47] – конечную станцию железной дороги. До Финляндии – 60 км. В это время немцы танковыми клиньями разрывали на западной границе слабую советскую оборону. А 1-я танковая дивизия была разгромлена (перестала существовать как оперативное соединение) не немцами и уж тем более не финнами – ее растащили побатальонно и поротно советские командиры для решения своих оперативных задач. С одобрения Ворошилова, Главкома Северо-Западного направления, жаждавшего отомстить Финляндии – причине его недавнего позора и отставки после Финской компании 39/40-го года. Танки потом так и остались в финских болотах, а Ворошилов уехал в Ленинград, который через три недели стал минировать и готовить к сдаче.
Вечером 22 июня посол в Финляндии Орлов заявил, что советское правительство будет уважать нейтралитет Финляндии. Война должна была начаться 24 июня. И она началась страшной бомбардировкой не ожидавшего этого финнов, причем в основном гражданских объектов и инфраструктуры – самолетов на финских аэродромах практически не было. Финны не собирались воевать. Но мудрое сталинское руководство их к этому вынудило, и вечером 25 июня они вступили в войну. Заканчивалось строительство «маминого» аэродрома уже под бомбами. Бомбили не финны – немцы.
Затем маму перебросили на другую стройку, тоже на Кольском полуострове. Все строительства осуществлялись под эгидой НКВД. Но тут ликвидировали их строительное управление, и маму в октябре отпустили. Добиралась она к нам в Вологодскую область уже в 42 году через Москву. Там она должна была «предъявить» аэродром в виде дипломной работы и ей выдали справку, что она училась и закончила московский институт. Решением ГЭК, председателем которой был мамин ленинградский профессор Дубелир[48], от 13 марта 42 года ей присвоили квалификацию инженера – строителя автомобильных дорог. К этому времени мама уже больше месяца работала в Вологодской области. Диплом Московского автомобильнодорожного института ей выдали уже после войны.
В это время папа работал на строительстве моста через Северную Двину возле Котласа.
С началом войны папа сразу же попросился на фронт. Его не отпускали. Более того, начальник строительства (из НКВД) пригрозил, что при следующем рапорте отправит отца в отряд зэком. Но тут начальник уехал в командировку, и рапорт подписал его заместитель. Вероятность погибнуть на строительстве моста была, может быть, не меньше, чем на войне. За невыполнение планов инженеры переводились заключенными в лагерь – за саботаж!
Строили мост голодные зэки. Сроки ввода все время срывались. Во время строительства (1940–1943 годы) погибло 25 тысяч заключенных. Мост ввели в эксплуатацию только в конце 1942 года. Папа в это время воевал уже на Севере.
Войну папа провел на Северном (потом Карельском) фронте. Отличился он в самые трудные дни – в конце 41-го – начале 42-го года, когда решалась судьба Ленинграда и всего Севера, а значит и поставок по лендлизу[49], которые в тот момент были жизненно важны.
Как и подавляющее большинство фронтовиков, про войну папа рассказывать не любил. Узнавал я о его участии в ней по крохам и по случаю. Например, когда мы в 1959 году ходили по Кольской тундре в лыжный поход, я узнал, что папа был в разведке в тех же местах – Волчьей тундре в тылу немцев. До этого были попытки пройти за линию фронта на лыжах, но лыжников уже было мало – большинство погибло еще в финскую, и многие лыжные батальоны были расформированы.
В этот раз с разведвзводом и саперами он должен был определить, насколько реальной была опасность того, что немцы смогут перерезать железную дорогу Мурманск – Беломорск. Разведка была проведена успешно, большинство вернулись живыми, командование получило важные сведения, и папу наградили. При этом папа упоминал одну деталь: когда он спал, его охраняли. Свои же от своих. Во взводе, как и во многих разведротах, было много уголовников. Старшина роты (похоже, бывший пахан), объяснил отцу необходимость охраны. «Если, ты, лейтенант, „сканаешь“, то мы все здесь останемся. А так, может быть, еще выйдем».
В справедливости слов старшины я убедился на собственном опыте. В Волчьей тундре ориентироваться очень сложно. Все озера и горы похожи. Кроме того, мало кто знает, что там существует магнитное склонение в 11 градусов, что на длинном пути сильно отклоняет идущих по компасу от цели (и мы в походе чуть не заблудились в болотах Кольского).
Папа на фронте был сапером и отвечал за минные поля и их разминирование. Был не один раз ранен и награжден одной из первых медалей за «Отвагу»[50] и ранним орденом Красной звезды. В начале войны награды давали скупо. Он служил батальонным (потом полковым) инженером, а дивизионным инженером состоял знаменитый впоследствии строитель гидростанций Андрей Бочкин, который после войны звал отца с собой на большие должности (и каторжную работу) на строительство Красноярской ГЭС. Не сложилось, так как папу успел в 1950 году мобилизовать НКВД. Тоже на стройки.
В 1942 году выздоравливающего после ранений папу откомандировали во Фрунзе на ускоренную учебу в переведенную туда в октябре 41-го года Московскую Инженерную Академию имени Куйбышева. Встретив-шиеся в Академии фронтовики отметили прибытие как положено и на следующее утро в полуразобранном состоянии явились в Академию. На лестнице, покрытой ковровой дорожкой, их ждал кадровик-полковник, в форме с иголочки и в начищенных до блеска сапогах, скорее всего энкавэдэшник, и устроил им разнос: почему не по форме одеты, почему несвежие подворотнички, сапоги начищены не до блеска и т. д. Офицерам-орденоносцам, большинство которых было ранено (нашивки за ранения не так пришиты!) это было непривычно, раздался ропот и один из них поинтересовался: «Чего разбушевался? А сам-то ты воевал?». Полковник задохнулся от возмущения, отделался стандартным ответом тыловиков: «Я служу там, где больше всего нужен Родине» и приказал им вечером явиться в канцелярию. Все были отчислены из Академии и посланы обратно на фронт в части, их откомандировавшие, с наказом – по службе не продвигать.
Не исключено, что это спасло папе жизнь. У него на курсе были друзья, прибывшие туда раньше. Весь набранный курс летом 1942 года послали саперами в откатывающиеся под Сталинград войска. Почти все там погибли. Один из них (кажется Бергер) попал в окружение и, как следствие, в штрафбат. Когда он потом рассказывал про «свою» войну, папа и его друзья, тоже фронтовики, сдерживали слезы.
После того, как положение на фронте выровнялось, выяснилось, что нужно срочно переучивать комиссаров. Они, к радости солдат и командиров, были ликвидированы как класс. А политотделы уже были дальше от военной жизни. Ну, а члены военных советов (в армиях и фронтах) уже тех полномочий не имели, хотя еще и могли настучать.
Но переводить комиссаров в простые солдаты или младшие командиры было не в привычках большевиков. И их стали переучивать на младших лейтенантов (сапёров).
Так как людей с высшим инженерным образованием было мало, то одним из преподавателей комиссарских курсов назначили отца. Воспоминания об этом периоде его не тешили. Учиться заставили людей с гонором. Они заменяли отсутствие элементарных знаний и способности учиться «преданностью делу партии». Из них готовили кадры в инженерные войска. Кроме разминирования и постановки мин, они должны были руководить подразделениями при строительстве деревянных мостов, уметь наводить понтонные мосты и т. д. Пришлось учить математику.
– Сержант Иванов, нарисуйте на доске угол АВС.
– Такой?
– Нет, больше.
Иванов тянет стороны угла к концам доски и под смех класса докладывает:
– Товарищ капитан, угол больше этого на этой на доске построить невозможно.
Одной из основных задач Карельского фронта была охрана железнодорожного сообщения с Мурманском, через редко замерзающий порт которого, шли непрерывно конвои с вооружениями. Гитлер недооценил важность поставок по лендлизу – только за первый год войны американцы поставили Союзу больше вооружений, чем имел вермахт перед нападением на СССР.
В течение этого самого тяжелого года союзники поставили более трех тысяч самолетов (после того, как Покрышкин сел на «Кобру», он отказался летать на Яках), четыре тысячи танков (советские танкисты предпочитали американский «Шерман» нашему Т-34) и (за всю войну) около 500 тысяч автомашин. Об их качестве, по сравнению с полуторкой ГАЗ-АА и трёхтонкой ЗиС-5, говорить не приходится. По довоенным нормам американскими машинами можно было оснастить 1000 (!) дивизий РККА. Поставлялся также авиационный бензин и снаряды, технические маслá и многое другое. Без этой техники многое и многие были бы еще потеряны, а некоторые современные российские историки считают, что и вообще мы могли бы проиграть войну, так как просто не хватило бы людей – против моторов и брони голыми руками не повоюешь. Когда немцам стало ясно, что необходимо перерезать дорогу, сил у них уже не хватало.
