Ознакомительная версия.
Со слов Тютчева, император сам рассказывал об этой неудачной экскурсии своим приближенным и признавал ее самой глупой из всех своих «васильковых дурачеств».
Автор книги «Николай I» Л. Выскочков считает, что поведение Николая Павловича вполне укладывалось в понятие «любовный быт Пушкинской эпохи». «Его “Донжуанский список” вряд ли превосходил список, составленный А. С. Пушкиным», – утверждает биограф царя.
По поводу истории с беглецами, он, в частности, пишет: «Случались у Николая Павловича и афронты, как в случае с красавицей Лавинией Жадимировской, урожденной Бравур, которая бежала от мужа с князем Трубецким, предпочтя его императору. Но это был уже открытый вызов общественному мнению и благопристойности в понимании Николая Павловича».
Одну из историй отношения императора к несговорчивым красоткам, приводит все та же А. Соколова: «…известен также случай с княгиней Софьей Несвицкой, урожденной Лешерн, которой тоже была брошена покойным императором перчатка, и также неудачно.
Красавица собой, дочь умершего генерала, блестящим образом окончившим курс в одном из первых институтов, молодая Лешерн имела за собой все для того, чтобы составить блестящую карьеру, но она увлеклась молодым офицером Преображенского полка, князем Алексеем Яковлевичем Несвицким, и… пожертвовала ему собой, в твердой уверенности, что он сумеет оценить ее привязанность и даст ей свое имя.
Расчет ее на рыцарское благородство князя не оправдался, он не только не сделал ей предложения, но совершенно отдалился от нее, ссылаясь на строгий запрет матери.
Несчастная молодая девушка осталась бы в положении совершенно безвыходном, ежели бы не вмешательство великого князя Михаила Павловича, всегда чутко отзывавшегося на всякое чужое горе и тщательно охранявшего честь гвардейского офицера.
Справедливо найдя, что мундир, который носил князь Несвицкий, сильно скомпрометирован его поступком с отдавшейся ему молодой девушкой, Михаил Павлович вызвал Несвицкого к себе, строго поговорили с ним и, узнав от него, что мать действительно дает ему самые ограниченные средства к жизни, выдал ему на свадьбу довольно крупную сумму из своих личных средств, вызвавшись при этом быть посаженным отцом на его свадьбе.
Гордая и самолюбивая, старая княгиня так и не признала невестки и никогда не виделась с нею, даже впоследствии.
Первое время после свадьбы “молодая” была, или, точнее, старалась быть счастливой, но муж стал скоро тяготиться семейной жизнью и изменял жене у нее на глазах.
К этому времени относится первая встреча молодой княгини с императором Николаем. Государь увидал ее на одном из тех балов, которые в то время давались офицерами гвардейских полков и на которых так часто и охотно присутствовали высочайшие гости.
Замечательная красота княгини Софьи бросилась в глаза императору, и он, стороной разузнав подробности ее замужества и ее настоящей жизни, сделал ей довольно щекотливое предложение, на которое она отвечала отказом. Государь примирился с этим отказом, приняв его как доказательство любви княгини к мужу и желание остаться ему непоколебимо верной. Но он ошибался.
Молодой женщине император просто не нравился, как мужчина, и спустя два года, встретивши человека, которому удалось ей понравится, она отдалась ему со всей страстью любящей и глубоко преданной женщины.
Избранник этот был флигель-адъютант Бетанкур, на которого обрушился гнев государя, узнавшего о предпочтении, оказанном ему перед державным поклонником.
Бетанкур был человек практический; он понял, что хорошеньких женщин много, а император один, и через графа Адлерберга довел до сведения государя, что он готов навсегда отказаться не только от связи с княгиней Несвицкой, но даже от случайной встречи с ней, лишь бы не лишаться милости государя.
Такая «преданность» была оценена, Бетанкур пошел в гору, а бедная молодая княгиня, брошенная и мужем и любовником, осталась совершенно одна и сошла со сцены большого света, охотно прощающего все кроме неудачи. Прошли года…
Состарился государь… Состарилась и впала в совершенную нищету и бывшая красавица Несвицкая, и бедная, обездоленная, решилась подать на высочайшее имя прошение о вспомоществовании.
Ей, больной, совершенно отжившей и отрешившейся от всего прошлого, и в голову не приходило, конечно, никакое воспоминание о прошлом, давно пережитом… Но не так взглянул на дело государь. Первоначально он, узнав из доклада управляющего комиссией о прошении, что просьба идет от особы титулованной, назначил сравнительно крупную сумму для выдачи, но в минуту подписания бумаги, увидав на прошении имя княгини Несвицкой, рожденной Лешерн, порывистым жестом разорвал бумагу, сказав:
– Этой?! Никогда… и ничего!!»
Словом, и этот пример, каких было немало, говорит, прежде всего, о мстительной натуре императора. Однако в случае с Жадимировской и Трубецким Николай Павлович мстил почему-то князю. Заметим не женщине, а мужчине. И мстил более чем страшно…
Князь Сергей Васильевич Трубецкой
Приметы бежавшего: «Князь Трубецкой высокого роста, темно-русый, худощав, имеет вид истощенного человека, носит бороду».
Он родился в 1815 году в семье генерала от кавалерии, сенатора князя Василия Сергеевича Трубецкого (1776–1841). «Из природных российских князей». Василий Сергеевич участвовал в кампании 1805 г. адъютантом самого Багратиона. В 1806 г. состоял при командующем русскими войсками. В Отечественную войну 1812 г. был генерал-адъютантом при императоре Александре I. Слыл храбрым и стойким офицером и генералом. За несколько лет до кончины возглавил «Комитет о разборе и призрении нищих». Мать Сергея – Софья Андреевна Вейс была дочерью простого виленского полицмейстера. Трубецкие были очень близки ко двору. Кроме Сергея у них было еще четыре сына и шесть дочерей. Старший брат Александр (1813–1889), штаб-ротмистр Кавалергардского полка, был фаворитом императрицы Александры Федоровны, которая нежно называла его «Бархатом». Сестра Мария (1819–1895), известная красавица, была фрейлиной двора.
Сергея, как дворянина из знатного рода, уже с отрочества записали в камер-пажи, а осенью 1833 года он становится корнетом Кавалергардского полка. Служба в гвардии, при дворе в мирное время не была особенно тягостной. Молодые кавалергарды все свободное время проводили весело и шумно. Не исключением стал и корнет Трубецкой, фамилия которого все чаще и чаще стала попадать в штрафной журнал полка. Сначала его «шалости» были «мелкими»: курение не вовремя трубки перед фронтом полка, прогулки рядом с подпрапорщиком, отлучки с места дежурства. Но вскоре появляется уже не «шалость», а проступок, совершенный им совместно со штаб-ротмистром Кротковым:
«11 числа сего месяца, узнав, что графиня Бобринская с гостями должны были гулять на лодках по Большой Неве и Черной речке, вознамерились в шутку ехать им навстречу с зажженными факелами и пустым гробом…» (Записано 14 августа 1834 года).
Именно за это в сентябре 1834 года Трубецкого переводят в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, откуда «после исправления» возвращают обратно в декабре того же года.
Следующий проступок Сергей совершает вместе с двумя офицерами:
«За то, что после вечерней зори во втором часу на улице в Новой деревне производили разные игры не с должной тишиной, арестованы с содержанием на гауптвахте впредь до приказания» (1 сентября 1835 года).
Были и другие «шалости»:
«…Веселая компания молодежи то пробиралась ночью в палисадник хорошенькой дачки, занимаемой одной известной тогда итальянской певицей, и, сняв осторожно ставни, любовалась ночным туалетом красавицы, устраивала засады в женских купальнях… одна из которых имела место быть в имении графини Ю. П. Самойловой Славянке. Дело было в следующем: на потеху кавалергардам Самойлова устроила состязание между своими крестьянками – какая первой вскарабкается на высокий шест, к верхушке которого привязали сарафан и повойник, той эти призы и достанутся».
В общем все шалости осенью 1835 года закончились для Трубецкого и его товарищей арестом. А после последовал перевод из Петербурга в Орденский кирасирский полк на юг под личное наблюдение начальника всех военных поселений в Новороссии И. О. Витта, хорошо известного своей шпионской деятельностью.
Только через два года, за которые он должен был остепениться, в 1837 году поручик Трубецкой вернется в столицу снова корнетом, но уже лейб-гвардии Кирасирского ее Величества полка. Как подчеркивает автор книги «Судьба Лермонтова» Э. Г. Герштейн, «Два года, которые С. Трубецкой прослужил там в Орденском кирасирском полку, отмечены систематическими “секретными”, “весьма нужными” предписаниями от имени царя об усилении строжайшего надзора за ненавистным ему офицером».
И снова с ним происходит неприятная история, о которой не говорили в Петербурге только ленивые. Офицер лейб-гвардии Гродненского гусарского полка А. И. Арнольди вспоминал:
Ознакомительная версия.
