Каталка, лифт, распахнутые двери машины скорой помощи. В фойе сталкиваемся с одним из соседей, мы видимся каждый день вот уже много месяцев и хорошо знаем распорядок жизни друг друга – как раз сейчас он возвращается с прогулки с собакой.
– Что стряслось?
– Надеюсь, ничего серьезного. Жанне нехорошо.
– Вам нужна помощь?
– Спасибо, кажется, мы в надежных руках. Думаю, мы туда и обратно. Так что на днях увидимся, ладно? Мы… вернемся.
Мы не вернемся. От адреналина дрожь по всему телу. Это приключение мне не по душе. Я держу Жанну за руку и смотрю через плечо в окно медицинского автомобиля на уменьшающуюся полоску пляжа, на исчезающий из вида наш дом: вот дорожка, по которой мы не спеша шли завтракать, вот кафе, где Астрид подает блинчики и кофе, океан, где мы с сыном встречали и провожали солнце, – рай, где мы были счастливы…
Всё это остается позади. Скорая помощь покидает расслабленное побережье, увлекая нас в душный, по горло заасфальтированный сити. Машина останавливается у крыльца госпиталя под вывеской «Экстренная медицинская помощь». Из-под колес врассыпную бросаются ящерицы, прячась в трещинах больничного пустыря. Ни я, ни Жанна, которая в полубреду, отчетливо не понимаем, что с нами происходит. Но внутри что-то подсказывает – как было, больше не будет. Наш прекрасный сон кончился.
Jackson Memorial Hospital. Нас без промедлений помещают в огромную, мрачную, тускло освещенную комнату, наполненную пациентами, которых, так же как и нас, доставили машиной скорой помощи. Очень холодно. И очень не по себе. Тесное пространство между койками разделено занавесками, не спасающими от разговоров, стонов, плача и криков. Людей много. Везут отовсюду и всех, не разбираясь, кто перед ними – бездомный, преступник, служащий или поп-звезда. Нас оставляют, забрав все имеющиеся на руках анализы, предупредив – придется подождать. Ожидание растянулось на долгие шесть часов.
Жанна очень слаба и спит. Но даже если бы она проснулась, то вряд ли поняла, как из нашего солнечного рая мы попали в этот подвал. Укутав ее больничными пледами, я опускаюсь на табуретку возле ее кровати, сижу неподвижно, пытаясь осознать, что происходит. Мысли никак не собираются воедино. Одно понимаю наверняка – пока мы всё делаем правильно, мы в нужном госпитале, с нужным врачом. Я растерян, но в то же время уверен – скоро всё разрешится, осмотр займет какое-то время, но Жанну точно поставят на ноги. Одна только маленькая бумажка голубого цвета с подчеркнутыми словами brain mass терзает душу сомнениями.
…С шумом влетает спасательная бригада, толкая перед собой каталку. Как в кино, только кровь настоящая и повсюду: на простынях, изорванной одежде пациента, руках врачей… Вот кровь уже на полу, ее забрасывают свежими полотенцами. Из гипноза происходящего меня вырывает истошный крик мужчины на этой каталке. Господи, как же ему помочь? Визг шторки, другой, третьей – и происходящее скрывается за мутной ширмой, напоминая о себе только звуками слаженной работы медперсонала, стонами больного и кровью, которая везде.
«Сколько еще мы должны здесь пробыть?» – спрашиваю у пробегающего мимо врача. «Еще какое-то время».
Мне еще только предстоит привыкнуть к полным неопределенности, обтекаемым словам врачей, редко когда говорящим прямо и точно, что за границей, что дома. Вскоре я научусь задавать вопросы по существу.
А пока… Пока я поправляю плед на спящей Жанне, всего она обернута, кажется, в четыре – холод страшный. И усаживаюсь на прежнее место. Ждать.
…Старик доктор, с которым я ночью говорил по телефону, – мог ведь он ошибиться? Мало ли что он может подозревать? Он просто терапевт. Всё обойдется. Brain mass… Только не у нее. Только не сейчас.
Включаю в голове видеофильм наших двух счастливейших лет. Я смотрю это яркое чувственное кино и забываюсь. Сам спрашиваю себя: должно же быть что-то, что вспоминать противно? Да нет. Не могу припомнить ни одной серьезной ссоры.
Наши размолвки не длились и нескольких часов. Редкие вспышки ревности, как у всех молодых пар. И, конечно, по совершенной, ничего не значащей глупости. Я недолюбливал ее прошлые отношения. Ее злило, если я был внимателен к другим женщинам, более чем к ней. Но нам всегда удавалось свести любую ссору к шутке. Или, в крайнем случае, разрешить обиды объятиями и поцелуями. В нашей семье было шутливое табу на единственную тему: политика. Затрагивая ее, мы, сами не ожидая, отчего-то становились непримиримыми спорщиками и, обжегшись однажды, договорились никогда не затевать подобные разговоры.
Спустя долгие часы в приемном покое Жанну, наконец, увезли на МРТ. Еще два часа понадобилось, чтобы изучить снимки. Вглядываюсь в монитор через спины медперсонала, наивно и тщетно пытаясь прочесть черно-белые замысловатые изображения. Требуется срочная госпитализация! Однако мы по-прежнему находимся в неведении. Что с ней? Это надолго? Как ей помочь?
Жанну отвозят в отдельную палату. И вскоре входит первый лечащий врач в нашей жизни. Али Азиз Султан. Об этом человеке стоит сказать особо. В минуты отчаяния и растерянности ему всегда удавалось подобрать для нас правильные слова. Только ему было под силу успокоить и вселить в нас надежду. Иногда нам приходилось часами дожидаться его появления, но мы твердо знали, он никогда не скажет, что слишком занят или должен уйти. Али опекал нас больше, чем врач. Он стал нашим другом, проводником в этом сумрачном мире болезни. Он стал для нас источником мудрости и спокойствия, и за это я бесконечно признателен этому человеку.
Али родился в Афганистане, откуда его родители вскоре бежали, спасаясь от войны. Его отец окончил Первый московский медицинский институт. Позже, желая отвлечь меня и заодно вспомнить юность, он просил разговаривать с ним по-русски. Али пошел по стопам отца и состоялся, вскоре после нашего знакомства возглавив отделение нейрохирургии госпиталя при Гарвардском университете в Бостоне. Но успех и признание не вскружили голову доктору Султану. Как и раньше, на один месяц в году он возвращается в родной Афганистан, где проводит бесплатные операции, помогая нуждающимся.
Мы окажемся тесно связаны на долгое время. А пока доктор Али старается мягко и обстоятельно объяснить, что происходит: Жанне требуется пункция. «Мы проделаем в голове вашей жены небольшое отверстие и тонкой иглой возьмем образец тканей мозга. Нам надо удостовериться в диагнозе. К сожалению, это единственный верный способ». Требуется согласие родственников, и я прошу дать мне двадцать минут на раздумья.
Выхожу на раскаленный пустырь перед госпиталем. Советоваться мне не с кем. Дома – мама Жанны с нашим ребенком. Она напугана, беспомощна и не может принять никакого решения. В Москве ночь. А у меня есть только двадцать минут. Очередная ящерица торопливо семенит по асфальтированному больничному пустырю. И, прежде чем юркнуть в расщелину под желтым рассохшимся кустом, вдруг оборачивается и смотрит на меня. Вдыхаю и выдыхаю раскаленный воздух, который здесь совсем не пахнет океаном. Ну что же, какой бы ни была страшной правда, лучше узнать ее поскорее. Врага нужно знать в лицо.
